– Чем больше человек становится, тем больше он боится. Я ничего не боялась, кроме Рекса и пьяного отца. Даже не отца, а того, что он может натворить дел, как говорила соседка. Я привыкла, что он ругается и кидается в драку, захмелев, я даже привыкла к слезам матери, ведь это было нормой в семье, так что эти вещи меня не пугали. А вот черная немецкая овчарка Рекс была делом непредсказуемым и потому страшным. Остальное казалось стабильным. Стабильная разруха в поселке, стабильная нищета и легкий голод. Стабильное не может пугать и не могло тогда, потому что казалось незыблемым. Теперь боюсь всего. Мне тридцать два, и я боюсь собственной тени в квартире, потому что знаю, что и это может свести с ума. Незнание – смелость, знание – тревога и страхи до конца своих дней. Хм, а хотела записать приятные воспоминания для Давида. – Она покачала головой. Снова бессонница, ночная смена, и Сергей Геннадьевич, врач-психиатр, тихо шлепающий тапочками в обратную сторону после перекура.
С осенним ветром едва ли может ассоциироваться что-то приятное. Он обрывает листву, взметает пыль, холодит. Это не летний тёплый ветерок, ласкающий волосы, охлаждающий пыл души, но не гасящий его. Осенний ветер, особенно октябрьский, жесток и колюч, не хуже зимнего.
Рут ненавидела осенний ветер и в целом осень. В своем тонком сером пальто она стояла на перекрестке и боролась с волосами, которые ветер трепал со всем остервенением, будто хотел вырвать. Волосы цвета горького шоколада – как когда-то говорила бабуля, – теперь были острижены по плечи и совсем не слушались свою хозяйку. Ничего красивого в них Рут не видела и всё планировала перекраситься, но как-то руки не доходили, и ноги тоже. Она стояла, терпела ветер, прохладные брызги моросящего дождика, и ничего приятного в этом промозглом дне не было и не могло быть. От дурмана ночи, от странных по полярности воспоминаний детства не осталось и следа, если не считать короткую запись на диктофоне.
Она её не слушала. Это казалось излишне романтичным, а с её работой в психдиспансере, в этом собранном из черно-серого лего городе, романтичность была не в чести. Настроение больше не приходило извне, как это было в детские годы, оно вообще не приходило, а потреблялось выписанными самой себе препаратами. Фенибут был легкой альтернативой мнимого счастья. По мнению Рут, счастья вообще не существовало, это выдуманное для доживания слово, выдуманное людьми. Есть просто жизнь и необходимость размножения, планомерного, постоянного и непонятно кем запущенного. Всё вокруг, даже самые тяжелобольные в её отделении, желало размножаться. Реально или метафорично – не играло роли, всё человеческое существо было нацелено на продолжение себя в чем-то живом или неживом, и кто как не Рут мог знать эту жесточайшую и бесчувственную правду.