– Старший сын рисует? – спросил я, стараясь увести разговор от болезненных воспоминаний.
– Рядом со мной – нет… – он вздохнул, – Похоже, его вполне устраивало быть рядом, незримо участвуя в процессе создания моих картин. Он принимал с удовольствием роль чуткого, безмолвного, кажущегося сторонним наблюдателем… но, тем не менее, в глубине души, бесспорно, являющегося моим соратником в творчестве. Сейчас… когда рядом нет рисующего отца… тоска… внутренний зов… отсутствие привычной, ставшей необходимостью ситуации… я уверен, рано или поздно это восстанавливающее стремление, эта потребность, заставят его взять в руки кисть.
– А младший… – он перевел взгляд в сторону окна, – родился дома, в глуши лесной, раньше срока… без акушерки… выскользнул стремительно в мои ладони, дитя стихии. Я, ошеломленный, в растерянности, лихорадочно звонил матери, чтобы узнать… что нужно делать с пуповиной…
– Сын родился…
– Поздравляю! – перебила она меня криком ликования. – Какое имя дал?
– Имя подождет… – пробормотал я, – Пуповина… что нужно делать с пуповиной?
– Какая пуповина? – в голосе матери зазвучало замешательство, тревога. Она не понимала.
– Ребенок уже здесь, снаружи, у меня на руках, мама! Пуповина… что мне делать с пуповиной?! – кричал я в отчаянии, и в тот же миг почувствовал, как связь обрывается, как она теряет сознание. Инстинкт подсказал – лихорадочно расшнуровав ботинок, туго перевязал пуповину, а затем, дрожащими руками, будто орудуя хирургическим инструментом, обрезал ее раскаленными на огне ножницами. И в тот момент, как ни горько осознавать, не было ни малейшего сомнения, что жена моя уже давно далеко… очень далеко… не только физически, но и духовно.
– Уходи… – его голос, слабый, но настойчивый, вывел меня из оцепенения. – Уходи, Арт… и забудь… отпусти все воспоминания, выбрось на свалку все, что мы сотворили вместе… это не спасет ни тебя, ни, тем более, меня…
Тяжелое, словно гранитный валун, чувство вины давило на плечи, когда я вышел на улицу. Ветер, пропитанный запахом скорого дождя, трепал волосы, но я не чувствовал свежести. Мысль о друге-художнике, о его безмолвной борьбе, преследовала меня, не давая дышать полной грудью. В горле стоял ком беспомощности. Как же я могу помочь этому волшебнику, чьи руки способны творить чудеса, а сердце, казалось, горело неугасимым огнем творчества?