«… Мэри приблизилась и опустилась в кресло у большого круглого стола, стоявшего в центре комнаты. Сноп солнечных лучей, пронзив оконное стекло, падал прямо на вазу с фруктами, словно в театральном свете, выделяя ее из полумрака. Но Мэри оставалась вне этого круга света, погруженная в тень, намеренно укрываясь от навязчивого сияния. Долго, очень долго она пребывала в этой тени, пока, преодолевая невидимое сопротивление, не наклонилась вперед, желая взять яблоко. И в этот миг ее лицо, до того скрытое мраком, проступило в светлом пятне, четкое и прекрасное – вырезанная камея. Но резкий свет неприятно резанул по глазам, грубое вторжение, и она тут же отпрянула назад, вновь ища убежища в тени. Однако, плененная чем-то, через мгновение снова повторила это движение, снова потянувшись к вазе, к освещенным плодам. И вновь, ощутив легкое раздражение, она молча поднялась, подошла к окну и с силой захлопнула ставни. Луч света мгновенно исчез, и лишь музыка, эхо далекого мира, едва доносилась снаружи.…
Свет… вот он, ответ, решение, но свет этот требовал напряжения, обнажения, был неуютен, даже враждебен. Тьма… она обволакивала, успокаивала призрачной музыкой, убаюкивала, растворяла границы «Я». Закрывая ставни, она отгораживалась от света, но разве так же легко захлопнуть врата для тьмы, что проникала внутрь нежным, обманчиво сладким ядом? Наивно полагать, что зло – это чудовище с морщинистым лицом старика, нет, зло – это прекрасный, статный юноша, чьи речи льются сладкозвучным потоком… И захлопывая ставни, Мэри захлопывала врата собственной души, запираясь в сумерках, где призраки казались реальнее света.…»
Страницы, исписанные в юности, в далеком восемьдесят втором… Объемное полотно, сотканное из слов – одно из лучших, что когда-либо рождалось под моим пером. Он и поныне остается для меня одним из самых дорогих творений, но, увы, так и не удостоился ни света типографского станка, ни благодарного взгляда читателя. Видать, судьба моя – изливать на страницы все, что пламенем горит внутри, и обрекать эти исповеди на вечное заточение в тиши письменного стола.
«… Взгляд Мэри был прикован к двери, распахнутой в ночную прохладу. Тонкая кисея занавески трепетала, словно пойманная в ловушку бабочка, впуская в комнату унылый хор сверчков из рощи за дорогой. Мэри ждала. Сердце билось в предчувствии неизбежного. Он должен был прийти. Его явление всегда было неожиданным, но неизменно в одном и том же обличье – со своей лучезарной улыбкой, бархатным, внушающим доверие низким голосом, и продолжится бесконечный диалог, тянущийся с незапамятных времен.