– Ладно. Не парься. Я просто предложил.
Он ушёл, а Никита снова уставился в монитор. Работы было много. И он делал её – механически, точно, с отрешённой сосредоточенностью, как будто не существовал сам, а существовали только курсор, код и таблицы. День шёл, и он не замечал этого. Он ел бутерброд, не чувствуя вкуса, пил кофе, не зная, тёплый он или холодный. Мир сузился до экрана, клавиш и электрического гула ламп.
Когда все начали расходиться, он остался. Не потому что его заставили. Просто он не хотел идти домой. Не хотел возвращаться в ту клаустрофобную коробку, где стены дышат чужим гневом. В офисе было пусто, но в этой пустоте было спокойнее. Хоть и не уютно.
В одиннадцать вечера он стоял у окна и смотрел на город. Внизу были огни, машины, люди, которые жили в этом гудящем муравейнике, даже не задаваясь вопросом, зачем. Он почувствовал внутри пустоту – не боль, не злость, а именно пустоту. Как будто что-то важное давно вынули из него, и он только сейчас это понял.
Он прижался лбом к холодному стеклу и прошептал:
– Мне нужно… куда-то.
Куда – он ещё не знал.
Но точно знал, откуда.
На улицу он вышел ближе к полуночи. Город в это время не затихал – он переворачивался на другой бок. Дневной рой офисных галстуков растворился, уступив место другому шуму: шороху шин по мокрому асфальту, гоготу ночных гуляк, эхам пустых переулков. Всё стало чуть тише, но тишина эта была обманчивой, как пауза перед криком.
Никита шёл по бульвару, застегнув куртку до подбородка. Ветер швырял в лицо редкие снежинки – не снег, не дождь, что-то промежуточное, неприятное. Рядом спал на скамейке человек в пуховике, наполовину завалившись набок, как брошенный мешок с тряпьём. Из его рта шёл пар, и, казалось, это не дыхание, а дым из погасшего костра.
Никита свернул на узкий тротуар между домами, чтобы сократить путь к метро. Здесь было темнее. Мигающий фонарь бросал неритмичные, пульсирующие тени на кирпичную стену. Он уже слышал глухой гул станции впереди, как вдруг за спиной – сиплый голос:
– Эй, начальничек… – Протяжно, как будто выдыхая сквозь алкоголь.
Никита обернулся. Из тени вышел мужик – типичный городской бродяга: нестарый, но лицо уже разложенное, покрытое трещинами и пятнами, словно мокрый бетон. Глаза мутные, один будто стеклянный. В руке он держал пластиковую бутылку с какой-то мутной жидкостью.