Зимин, Зимин… Мы же видели его поклонниц. Суицидальные малышки. Изрезанные руки они прятали в растянутые рукава, и эти их бегающие глазки, не способные сосредоточиться на одном предмете… Застенчивые до паралича и, одновременно, бойкие до проблем с законом, его поклонницы прыгали на сцену, творили там что-то нелепое с элементами стриптиза, соскальзывали обратно в зал и ломали ноги-руки. Безумно рыдали и пускали пузыри из носа, а их лица с размазанной косметикой – это были не портреты, а грязные палитры. Это их черные пятки торчали по утрам из палаток на фестивале «Нашествие». Однажды одна такая откусила у Зимина кусочек уха, и это на всю жизнь отметина народной любви. Бьемся об заклад, эта мочка музыкального уха до сих пор плавает в банке со спиртом где-нибудь в старом серванте, в хрущевке на седьмом этаже, квартира сто семьдесят два, направо от лифта.
После этой сцены с девушкой на небе чудом не случилось грома, а было бы подходяще моменту. У Зимина неприятным послевкусием остался вопрос: что это за Губкин такой, как две капли похожий, и как он смеет уводить у него красавиц, при этом даже не присутствуя? Зимин нервно оглянулся и полез суетливыми пальцами в сигаретную пачку. Тут из магазина выполз Михалыч:
– Куришь как паровоз, Пашка. Я тебе ирисок купил.
Зимин бросил сигарету, она улетела неправдоподобно далеко, куда-то за магазин. Через секунду они уже ехали обратно. Рассеянный Зимин чуть не врезался на повороте в белый «Солярис», водитель которого долго нажимал на сигнал и корчил злые рожи. Зимин не уделил ему внимания, поехал дальше. По дороге тесть, очередной раз увидев вдалеке разрушенную колхозную ферму, завелся и погнал лекцию. Михалыч, в прошлом профессор кафедры истории атеизма, переименованную после распада в кафедру религиоведения, говорил монотонно, но напористо, как псалтырь читал. В прошлом он никогда не злился на скучающих студентов, потому как беседовал совсем не со студентами. Мы вот любили послушать. В этот раз он эмоционально сообщал кое-что про капиталистов-эксплуататоров, которые развалили великую страну, взамен оставив народу изобилие колбас и туалетной бумаги. Зимин не слушал тестя, давил на газ и редко смотрел вперед. В окно лезла равнодушная и красивая Волга в зеленых берегах. Равнодушная и красивая. Зимин старался не моргать, и нам показалось, не беремся утверждать, но показалось, что в глазах его дрожали слезы.