– Вы знаете, кто я, мистер Пауэрс?
В вопросе не слышалось ни угрозы, ни высокомерия. Судья почувствовал, что посетитель не хотел называть своего имени, если только это возможно.
– Вы Бутч Кэссиди?
Орландо видел циркуляр, висевший во всех городских учреждениях, – агентство Пинкертона разослало его по стране. Хотя они прежде и не встречались, судья представлял интересы нескольких соратников Кэссиди, и все они утверждали, что их счета оплачивает человек, стоявший теперь перед ним.
Орландо махнул рукой на стул по другую сторону от своего письменного стола, и мужчина, так и не ответив на его вопрос, снял шляпу. Зачесанные назад пряди лежали волосок к волоску, но были чересчур длинными и выгоревшими на солнце: сразу ясно, что он не предприниматель и не состоятельный бездельник. Но щеки у него были чисто выбриты, а ногти аккуратно подстрижены. Он явно готовился к этой встрече, и Пауэрс на мгновение задумался о том, где он мог остановиться. Солт-Лейк-Сити кишел доносчиками и лицемерами.
– Слышал, вас выбрали судьей, – сказал Кэссиди.
– Так и есть. Я принял присягу месяц назад.
– Значит, вы больше не берете дела?
– У меня есть сотрудник, который помогает, если возникает конфликт интересов. Но все мои старые дела и клиенты остались при мне. Я по-прежнему адвокат.
– Возможно, я захочу вас нанять, – сказал Кэссиди. Он так и не сел.
– Для чего?
Пауэрс пока не собирался ни на что соглашаться.
– Не узнаю, пока мы не поговорим. Но это займет не больше получаса. У вас есть время, мистер Пауэрс?
– Есть.
Кэссиди вытащил из бумажника пять долларов:
– Этого хватит, чтобы беседа осталась между нами?
– Хватит.
– Мне нужно что-нибудь подписать?
– Мы просто беседуем.
– С глазу на глаз.
– Именно так, – подтвердил Пауэрс.
Бандит сел, и судья наконец снял палец с курка.
Кэссиди не ходил вокруг да около и не тратил времени на досужие разговоры. Казалось, он заранее обдумал, что скажет, и сразу кратко изложил суть дела:
– Я хочу сдаться.
Пауэрс почувствовал, как рот у него раскрылся. Кэссиди выждал, пока он совладал с собой, и не стал ничего прибавлять к своему ошеломляющему заявлению. Пояснять свои слова он не спешил.
– Н-но… почему? – выдавил Пауэрс.
– Я устал. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу жить другой жизнью, не той, что прежде. Начался новый век. Когда я был ребенком, я и говорил как ребенок, я и мыслил по-детски, и рассуждал по-детски. Но когда я стал взрослым, то оставил все детское позади