–А, Пиявочка, это ты… – промолчит, глядя ей в лицо, Рак, – ах, ты моя прелестная старушка…
–Рачок, отстань!.. в смысле… я хотела смолчать… о, ну только не надо, ладно, так смотреть сразу!.. достал уже со своей старушкой… разве мы хоть на каплю старые?.. мы… мы с тобой еще очень молоды…
–…Эх…
–Согласись. Можешь хоть раз согласиться? А не просто закрывать рот?
–…Нет – молодость это не то, про что ты молчишь.
–Вот же а… я поражаюсь: какая же ты вонь все-таки.
–Я вонь?
–Ну, а кто, я? Ты можешь хоть раз ответить нормально. Без вот этой вот твоей какой-то глубокой мысли?..
Зазвонит ракушка.
–Не бери!
–Почему?
–Я сказала: не бери!
–Отплыви… Это, наверное, Медузочка…
–А-а-а-а!!! Не-ееет!! Не дам ракушку!.. Меня это все уже достала-а!..
–…А… э… у тебя пузыри… что?.. что случилось?
–Я не мугу даг больже-еээ!!
–Тихо, Пи… Пиявочка, что случилось?
–Не могу, не м-гу! Ахы-ыы!!
–Я должен взять.
Опять зазвонит ракушка.
–Дай.
–Не дам!
–Пиявка, отпусти!.. она… она моя…
–Нееет!!!
–Д, пошла вон! Ты!!..
Он ударит ее клешней. Пиявка отскочит и ударится об осколок стенки. Пойдет кровь.
–…Э… А!.. Пиявка!!.. Что я наделал?! Пиявочка!..
–Ахы-ы-ы!!
–Пиявочка!.. кошечка… моя маленькая… это я… опять останется шрам… я виноват… опять шрам – из-за меня ты такая… что мне… если бы я… ты была бы всех красивее…
Paguroidea начнет задыхаться.
–Пиявка, я не… … мне… так тяжко… так… а…
Наставал новый день. Муравейники занимались в человеческих головах, и медленно покрывалось тьмой все восточное полушарие синего мирового озера. Овечки терлись шерстью о своих ослов на полях и лезли друг на друга целовать счастливые щеки, переносицы, века и губы. Но совершенно другая, не похожая на всю эту верхнюю – другая жизнь кружилась и мучилась тысячи лет на ослепшем морском дне. Здесь жили по праву одни из самых чудесных и невообразимо красивых созданий Земли. Миллионы лет и кубических метров вод скрывали от живой души их тайное, божественное очарование. И вот – за одно мгновение, насколько безумно стал красив мир, который и до скончания времен не ждал ни одного за собой свидетеля. И вот – темнота… темнота настолько присущая, что уже никогда не выколет в себе белые глупые дыры. И вот, ночь – ночь настолько счастливая, что уже никогда не будет пугать своих собственных, изумленных детей. И вот – линия, столь бесконечная, что уже не обрывается лишь с одного конца, и на все, что было с другого, не закрывает свои черные, черные словно аккабар веки. В этих местах течет одно из самых агрессивных и безупречных веществ на Земле. Вещество, родившееся в недрах древних звезд. И заставляющее нас так глупо любить все далекое и чужое. Сколько дыма свивали здесь его алые, цветущие рукава. Сколько слитого развело его тонкое завихрение.