Она стояла на пороге. В пальто. С зонтам – тем самым.
Он не удивился. Только кивнул.
– Доброе утро, – сказал.
– Я не могла не прийти, – ответила она.
Он кивнул снова.
– Я делаю дом, – сказал он. – Тот, что из сна. Или… из прошлого.
Она подошла. Посмотрела на модель.
– Это не сон. Это был наш дом.
Он посмотрел на неё. Долго.
– Ты Вера, – сказал он.
Она кивнула.
– А ты – Николай. До того, как стал Николоз.
Он опустил глаза.
– Я не знаю, что чувствую. Но когда ты рядом – мир становится… тише.
– Это и есть память. Не слова. Не факты. А тишина, в которой кто-то остаётся.
Он отвёл взгляд от модели и снова посмотрел на Веру. В его глазах не было паники, как у тех, кто слышит о себе то, чего не знает. Там была сосредоточенность – редкая, жгучая.
– Когда ты говоришь «наш дом», у меня в груди что-то откликается, – произнёс он тихо. – Но это не знание. Это… как будто я иду в темноте и узнаю запах.
Вера стояла молча. Она боялась нарушить этот хрупкий миг. Он не помнил, но чувствовал. Этого уже было достаточно, чтобы не уйти.
– Мы действительно жили там, – сказала она. – Это была старая дача в Мцхете. Ты переделал чердак под мастерскую. А я чертила проекты на веранде. Мы спорили, смеялись. Молча пили чай.
Он сел. Пальцы сжались в замок.
– Почему мне так больно, когда ты это говоришь? Я не должен знать. Но тело… – он потряс головой. – Тело помнит. И всё сжимается внутри.
Она села напротив. Между ними – модель. Как мост. Или как то, что могло бы снова стать домом.
– Потому что мы были близки, – ответила она. – До боли. До исчезновения. Ты исчез не в первый раз. Ты исчезал и раньше. Эмоционально. Словами. Молчанием. И в какой-то момент – физически. Я думала, ты погиб.
Он молчал. Только глубоко вздохнул.
– Что тогда случилось? – спросил он. – До аварии? До потери памяти?
Вера замерла. Как будто вопрос был ножом.
– Мы поссорились. Из-за ерунды. Как всегда. Я сказала, что не могу больше жить в Москве. Что ты стал другим. Ты начал кричать. Потом – хлопнула дверь. Я ждала. А потом… ты исчез.
– И ты… жила дальше?
– Нет. Я просто не умерла. Это не одно и то же.
Он кивнул. Глаза снова упали на модель.
– Я боюсь, что был человеком, который мог причинить боль.
– Ты был. Но ты был и тем, кто любил. Глубоко. Неудобно. Иногда жестоко – но по-настоящему.
Он встал. Сделал пару шагов. Подошёл к окну. За стеклом всё ещё моросил дождь.