– Они будут осуществлены. Вы с ним знакомы? – спрашивает Жан-Шарль у Жильбера. – До чего увлекательно с ним работать; вся мастерская живет в ощущении подъема: чувствуешь себя не исполнителем, а творцом.
– Это самый крупный архитектор своего поколения, – ставит точку Доминика. – Он в крайнем авангарде урбанизма.
– Я предпочитаю все же работать у Монно, – говорит Дюфрен. – Мы не творцы, мы исполнители. Зато больше зарабатываем.
Юбер вынимает трубку изо рта:
– Стоит подумать.
Лоранс встает, улыбается матери:
– Я стащу у тебя несколько далий?
– Конечно.
Марта тоже встает, она отходит вместе с сестрой:
– Ты видела папу в среду? Как он?
– У нас он всегда весел. Пререкался с Жан-Шарлем для разнообразия.
– Жан-Шарль тоже не понимает папу. – Марта взглядом советуется с небом. – Он такой особенный. Папа по-своему причащен божественному. Музыка, поэзия – для него это молитва.
Лоранс склоняется к далиям, от этого лексикона ее коробит. Действительно, у него есть что-то, чего нет у других, нет у нее (но у них всех тоже есть то, чего нет у меня, чего же?). Розовые, красные, желтые, оранжевые – она сжимает в руке великолепные далии.
– Хороший денек, девочки? – спрашивает Доминика.
– Чудесный, – восторженно говорит Марта.
– Чудесный, – вторит Лоранс.
Свет меркнет, она не прочь вернуться домой. Она колеблется. Она тянула до последней минуты: попросить о чем-нибудь мать ей так же трудно, как в пятнадцать лет.
– Мне надо тебя о чем-то попросить…
– О чем же? – Голос Доминики холоден.
– Это касается Сержа. Он хотел бы уйти из университета. Его привлекает работа на радио или на телевидении.
– Тебе отец дал это поручение?
– Я встретила у папы Бернара и Жоржетту.
– Ну и как они? Продолжают разыгрывать Филемона и Бавкиду?[8]
– О, я видела их всего минуту!
– Скажи твоему отцу раз и навсегда, что я не контора по устройству на работу. Я нахожу просто неприличным, что меня пытаются эксплуатировать таким образом. Я никогда ничего не ждала от других.
– Ты не можешь ставить папе в вину, что он хочет помочь своему племяннику, – говорит Марта.
– Я ставлю ему в вину, что он ничего не может сделать сам. – Доминика жестом отметает возражения. – Будь он мистиком, траппистом[9], я поняла бы. (Вот уж нет, думает Лоранс.) Но он предпочел роль посредственности.
Она не прощает ему, что он стал парламентским секретарем-редактором, а не крупным адвокатом, как она рассчитывала, выходя замуж. «Встал на запасный путь», – говорит она.