Они не любили друг друга, и нелюбовь эта коренилась еще в их студенческих годах. Степан Алексеевич считал Александра Львовича демагогом и лицемером, а Трубицын считал Городецкого гордецом и выскочкой, которому, к тому же, здорово везет. С того самого момента, когда их оставили в институте, между ними возникло некое скрытое соревнование, в котором Степан Алексеевич с каждым годом все более и более вырывался вперед. Сначала он защитил кандидатскую диссертацию на год раньше Трубицына, причем защитил красиво и с большим резонансом в институтских кругах. Александр же Львович защитился обыденно, по заурядной теме без больших разговоров. Тема его диссертации к настоящему моменту зашла в тупик и о дальнейшей ее разработке думать стало больно, хотя движение вокруг нее еще продолжалось: работали люди, тратились деньги. То широкое внедрение своей работы, на которое надеялся Трубицын и от которого ожидал весьма больших дивидендов, так и не состоялось.
На Степана Алексеевича деньги с неба тоже не сыпались, но у него уже была слава «многообещающего молодого ученого», которая росла год от года и, что самое главное – она подтверждалась обширной, перспективной темой, в которой чувствовался реальный выход на докторскую и далее широко в промышленность. Именно это больше всего досаждало самолюбию Трубицына, так как именно эту тему, в свое время, завкафедрой предлагал ему, но он не разглядел в ней тогда перспектив и отказался. А Городецкий их увидел и не отказался, перешел даже с другой кафедры, сумел быстро переключиться на нее и теперь являлся полнокровным ее хозяином.
Только в одном, по мнению Александра Львовича, он шагнул дальше Городецкого: он был уже доцентом, а Степан Алексеевич только с.н.с. (старший научный сотрудник), но удовлетворение все равно не приходило. Трубицын видел, что Городецкий верит в свои силы, что теплое место преподавателя для него не цель, что он может сказать «свое слово в науке», и вот тогда он будет для Александра Львовича совершенно не досягаем! И когда в позапрошлом году Трубицына выбрали парторгом кафедры, он обрадовался в душе этому факту и, как человек деятельный, энергично принялся за эту непростую общественную работу, стремясь утвердиться в ней, так как понимал, что упрочить свое научное имя ему уже не удастся, а без самоутверждения он жить не мог.