***
Ночная тишина и только шелест песка, гонимого ветром по краю лагеря.
Хефрен сидел в одиночестве за своим шатром, откинув голову на грубую стену из кожи и дерева. Над ним раскинулось бескрайнее небо – чёрное, как смола, усыпанное мириадами звёзд. Но его глаза, обычно такие внимательные к знамениям богов, сегодня не видели ни созвездий, ни путей, что они указывали.
Перед ним, ярче любой звезды, стоял её образ.
Исидора.
Её глаза – не просто янтарные, нет. Это было жидкое золото, расплавленное солнцем, в котором он тонул всякий раз, когда она смотрела на него. Он помнил, как её длинные чёрные ресницы взмывали вверх лёгким движением, открывая этот бездонный взгляд – глубокий, таинственный, проникающий прямо в душу. Взгляд, перед которым даже самый стойкий воин чувствовал себя обнажённым.
А её губы… Алые, как спелые гранаты в садах Мемфиса. Он мечтал прикоснуться к ним хотя бы раз – не как преданный воин к принцессе, а как мужчина к женщине. Но даже в своих самых смелых мечтах он не смел представить, каковы они на вкус.
И улыбка…
О, эта улыбка!
В ней была невинность девочки, которая когда-то бегала за ним по дворцовым садам, смеясь, когда он подбрасывал её в воздух. Но теперь в ней таилась и страсть женщины – та самая, что заставляла его сердце биться чаще, а руки сжиматься в кулаки от невозможности обнять её.
Хефрен закрыл глаза, но её образ не исчез. Он видел её в каждом вздохе ночного ветра, в каждом отблеске далёкого костра.
– Думаешь ли ты обо мне? – прошептал он в темноту, зная, что ответа не будет.
Где-то в Мемфисе она спала – или, может быть, так же, как и он, смотрела в ночное небо, вспоминая его черты лица.
Два дня. Всего два дня – и он увидит её снова.
Но сможет ли он вынести это? Сможет ли стоять рядом, зная, что однажды её сердце, её тело, её улыбка будут принадлежать другому?
Пальцы Хефрена впились в песок, словно он пытался ухватиться за что-то, что уже ускользало сквозь пальцы, как вода Нила в засушливый сезон.
А звёзды молчали.
***
Глубокой ночью, когда даже стражи у дверей святилища дремали, в покои фараона проник призрачный свет.
Аменемхет спал беспокойно, его веки подрагивали, а тело покрылось испариной. Смесь трав и кореньев в вине сделала своё дело – его сознание висело между мирами, готовое принять любой образ за истину.