Похоронили Софью Викентьевну на русском кладбище рядом с могилой её мужа Степана Ивановича Мальцева. Всё… Осталась Александра совсем одна, и надо, надо успеть уехать, как заклинала мать в последней просьбе. С тревогой и надеждой ожидала из консульства визу на выезд и ответ на свой запрос по поиску возможных родственников, живущих в России. Разбирала письма, газетные вырезки, какие-то документы, кое-что сжигала в печи. Осторожно достала из ящика папку с фотографиями, бережно хранимую мамой все годы. Разглядывала знакомые, полузабытые и родные лица на снимках, наклеенных на жёсткие картонные прямоугольники с оттиском в нижней части картонки: «Н. Тереховъ и Сынъ. Екатеринбургъ». Александра перевернула картонку, прочитала адрес ателье: «Екатеринбургъ, Театральная ул., №21, соб. домъ». Сердце защемило: вспомнила другой собственный дом, данный маме в приданое…
Дом был двухэтажный с кирпичным первым этажом и деревянным вторым, с башенкой на углу, украшенной прорезным железным кружевом. Мамин дядя Наркиз Мефодьевич не поскупился: подарил выезд – коляску с резвой лошадкой Рыской, за которой ухаживал дворник Шамсутдинов, перешедший от дяди, как и нянька Маня, растившая в своё время маму. В доме прошло детство, помнились вкусные запахи куличей на Пасху, ёлка на Рождество… Няня Маня моет ей руки и приговаривает: « Митя – неслух, и что в конюшне колготится, так он ещё и сестру таскает за собой! Всё-таки докторовы дети! И нечего с Шамсутдиновым у лошади пачкаться!» Александра улыбнулась: нянька ревновала к дворнику и постоянно ворчала и жаловалась маме, что дети «водят дружбу с этим нехристем Шамсутдиновым». Мама с укором смотрела на папу, а папа смеялся и говорил, что детки-то у них не голубых кровей. Мама страдальчески поднимала глаза вверх и поджимала губы, Митя продолжал бегать на конюшню к своей любимице лошади Рыске и водил с собой Сашу. Там лошадка шумно вздыхала, фыркала, косилась на Сашу и осторожно бархатными губами брала с её ладошки сахар, кусок хлеба или морковку. «Сашенька, где ты, дитятко? Опять этот шельмец увёл тебя! Пожалуюсь маме!» – напрасно звала детей нянька. От Мити всегда было много шума и проказ. Он с грохотом бегал вверх по лестнице, вниз скатывался, оседлав перила. Рисовал чёрным карандашом усы на лице у любимой куклы и раскрашивал картинки в книжках, доказывая, что зеленое солнце и красная трава гораздо красивее. В гимназии он учился неожиданно хорошо и легко при его непоседливом нраве. У него появились друзья не только среди гимназистов. «Нашёл себе ровню! – выговаривала ворчливо нянька. – Ай да друг-приятель, нечего сказать. Ты всё-таки докторов сын, а он кто!» «Друг-приятель» Федька был сыном фабричного рабочего, запросто приходить в гости к «докторову сыну» робел, потому слонялся под окнами дома и вызывал Митю на улицу свистом. Так продолжалось, пока мама однажды не вышла на его переливчатые призывы сама и строго сказала, что «достаточно позвонить в дверь, как делают воспитанные люди, а не устраивать шум на всю улицу». С тех пор Федька приходил к Мите как «воспитанный человек». Нянька ворчала, но каждый раз совала Федьке кусок пирога; мама вздыхала, опасаясь «дурного влияния», папа только усмехался, не видя в дружбе мальчишек ничего страшного.