– Затопим, – Пантелеймон щелкнул циркулем. – Прогресс не остановить.
Монахиня отвернулась к окну. За рекой, на рыбинском берегу, дымили новые трубы. Ветер донес запах гари там жгли торф для стройки.
– В двенадцатом году, – начала она тихо, – когда француз шел на Москву, колокол сам загудел. Без рук человеческих. И лед на Волге встал раньше срока враг не перешел.
Инженер закатил глаза:
– Сказки для баб у колодца.
– Нет, – Синклитикия шагнула к нему, и ее тень, худая и длинная, легла на карту в руках помощника. – Когда землю режут, она стонет. Ваши машины это не слышат.
Пантелеймон швырнул циркуль в портфель. Его гладкое лицо покраснело, будто его хлестали крапивой:
– Через месяц начнем вывоз архивов. Готовьтесь.
Когда они ушли, монахиня подошла к колодцу. Вода, горькая, как слезы Феозвы, отразила ее лицо седое, с морщинами, похожими на трещины в колоколе.
– Белая гривна. – проговорила она, зачерпывая ковш. Вода стекала по пальцам, оставляя следы, будто прожилки на старом листе.
Вечером, когда солнце село за Рыбинском, окрасив небо в цвет ржавчины, Синклитикия взяла свечу и поднялась к колоколу. При свете пламени трещина казалась глубже. Она приложила к ней ладонь, словно пытаясь зажать рану.
– Держись, – прошептала она бронзе, а может, себе. – Держись…
Снизу, из трапезной, донеслось пение сестер. Голоса, дрожащие, как паутина на ветру, сливались с шумом Волги. А колокол молчал, храня трещину, как тайну.
Глава 4. Рыбинские якоря
Молога, июль 1935 года.
Трактир «У Ерёмы» стоял на косогоре, будто пьяный мужик, едва удерживаясь на склоне. Стены из лиственницы, почерневшие от дыма, впитывали запахи дегтя, кваса и жареной репы. За стойкой, обитой медными заклепками, стоял хозяин Ерёма бородач с лицом, напоминающим печеную картофелину, наливал брагу в глиняные кружки. Его холщовая рубаха, заляпанная жиром, лоснилась под светом керосиновой лампы.
Любослав сидел в углу, спиной к стене, облупленной до кирпича. На нем была та же сермяга, но заплаты на локтях теперь держались на честном слове нитки Агафоклеи не выдержали недельной путины. Он ковырял ножом в щели стола, выковыривая засохшие крошки, и прислушивался к разговорам.
– Слыхал, рыбинские опять у монастыря шныряют? – хрипло спросил сосед, старик Кузьма, чья борода, седая и клочковатая, напоминала ворох прошлогодней соломы. —Говорят, колокол снимать будут.