Ещё мне пару раз пришлось столкнуться с враждебно настроенными студентами-поляками, которые непонятно за что принялись вдруг оскорблять меня на перемене, брызжа слюной от злобы. Я предпочла больше не встречаться с ними. Сами же фламандцы оказались людьми замкнутыми и не особо дружелюбными. Заговорить с ними никак не удавалось, сидели они всегда порознь, на помощь не приходили, на переменах не общались, а если мне приходилось обратиться к ним с каким-либо вопросом, они принимали крайне удивлённый вид и ретировались. Странные. Единственные с кем я время от времени перекидывалась парой слов были две девушки марокканки: одна в простом длинном платье чёрного цвета и белом платке на голове, подколотом булавкой, лицо её было не ухожено и даже некрасиво, но, казалось, её это мало беспокоило; другая была одета по-европейски, всегда накрашенная и аккуратно причёсанная. Они много улыбались и были довольно разговорчивы, но приходили не всегда. А потом та, которая была одета посовременней, однажды пропала. Её подруга рассказала потом, что Хадижа, так звали девушку, начала встречаться с бельгийцем, поэтому родители насильно отправили её в Марокко. Помню, на меня это произвело впечатление. А потом я и сама начала всё реже и реже показываться в старинных стенах университета, где в общем-то всем было глубоко всё равно ходила я на занятия или нет, а так как сами занятия напоминали нескончаемый поток пустых фраз, знаний из которых получить никак не удавалось, я решила предаться более интересным для молодой души занятиям: путешествиям и любви.
Глава 3.
Любовь.
Тоска моих одиноких дней была быстро скрашена, и голову мою совершенно вскружила влюблённость. Мне двадцать один, ему двадцать девять. И уже сама мысль того, что я, совсем девчонка, могла вскружить голову мужчине, окрыляла меня.
Ах, помню, как сейчас – вокруг узкие фламандские улицы, лестничные фасады, Гроте Маркт и пронзающий ночное небо антверпенский собор, а мы сидим в средневековом подвале в окружении мерцающих свеч, и город вокруг вторит нам. Весь вечер пронизан волшебством, таинственностью, загадкой. Его взгляд проникает мне в душу, мягкую и ранимую, и наполняется эмоцией поэта. Его кудри богемно раскинуты по челу, губы не говорят, но выражение нежности задержалось на них безмолвно, и они сложились в улыбке, которую он и сам не замечает. Его рука осторожно прикоснулась ко мне, и мы полетели, как Белла и Шагал, на крыльях сюрреалистической любви.