Для меня же в сложившейся ситуации не было решительно ничего смешного. В то утро – мама вывела меня за порог, и за спиной захлопнулась дверь – я покинула квартиру с уверенностью, что вижу братишку в последний раз. Что в мое отсутствие с ним обязательно что-то случится. Я представила себе его личико – уже не румяное, не ясноглазое, но серое, с опущенными веками, парящее в странном оранжевом свете, заливавшем огромное здание; потом я представила себе, как высокая труба выплевывает моего брата и безликая смертная маска на месте лица растянута в дымном крике. Мне ужасно хотелось попросить маму, чтобы она разрешила мне не ходить сегодня в школу, остаться дома – вот только слова не шли. Глубока в этом возрасте пропасть между твоими детскими понятиями и миром взрослых, в котором обитают твои родители. Я не сомневалась, что брату грозит страшная опасность (хотя и не ведала, какого толка), но не в моих силах было изменить распорядок своего дня, облечь страхи в слова, ибо я знала: я никогда не сумею заставить папу или маму понять мои чувства.
Состояние было ужаснее некуда. Я сидела за школьной партой, и в желудке плескался ужас. Минуты ползли, причиняя мне невыразимые муки. В обед я, чуть не помимо воли, подошла к одной из девочек, Фулинь – она всегда казалась мне рассудительной и доброй.
– Привет, Фулинь!
Выглядела она вполне приветливо, но я знала, что действовать нужно осмотрительно и с тактом.
– Фулинь?
– Да?
– Как ты считаешь: правда ли, что в любой момент может случиться что-то ужасное и мы можем… умереть… в любую секунду, и, когда это произойдет, наши тела сожгут, а наши души… вылетят наружу вместе с дымом?
Она посмотрела на меня и моргнула примерно так же, как моргнул братишка, когда я ущипнула его за нос.
– Мне сейчас некогда болтать. Нужно… делать домашнее задание.
Оставшаяся часть дня прошла в тех же муках. К возвращению домой я успела миллион раз передумать все эти мысли и уже не сомневалась, что брата нет на свете. Когда я зашла в большую комнату и увидела, как он подпрыгивает у бабушки на коленях, у меня во второй раз за этот день перехватило дыхание. Брат посмотрел на меня и радостно заворковал, а потом вернулся к изучению замысловатой топографии бабушкиного лица, вдавливая в него ладошки точно так же, как когда-то вдавливала я. Бабушка же смотрела только на меня, пристально, испытующе.