– Можно, пожалуйста, все перестанут говорить… здесь слишком шумно, – попытался он пошутить.
Она повернула к нему голову. В её взгляде мелькнул странный свет.
– Это глупо, – произнесла она. Спокойно, без издёвки. Просто как факт. Как если бы она говорила: «Сегодня вторник». Ни злобы, ни флирта – просто правда, сказанная как есть.
Эти слова прозвучали, как щелчок по нерву. Он чуть не поперхнулся водой. В голове вспыхнули старые тревоги, дремавшие годами. Её прямота была для него чем-то чуждым, как порыв ледяного ветра, внезапно ворвавшийся в тёплую комнату. Она не пыталась быть резкой
– просто не играла в вежливость.
Повисло молчание – густое, плотное, ощутимое. Майк перебирал в голове возможные ответы, как карты в расcыпанной колоде, но ни одна не казалась уместной. Тишина не отступала – она расползалась, как иней по стеклу.
Он отвернулся к окну. В отражении их взгляды почти соприкоснулись
– не напрямую, а будто сквозь прозрачную преграду. И тогда Майк подумал: может, тишина – это тоже язык. И, возможно, стоит научиться его понимать.
И вдруг – будто по воле настроения, едва уловимого сдвига в воздухе
– она снова повернулась к нему. В её взгляде появилось что-то иное: не насмешка, не жалость, скорее лёгкое, почти невидимое смягчение. Как будто на секунду она решила, что стоит приоткрыть дверь.
– А как ты думаешь, что супергерои кладут в свои напитки? – спросила она, спокойно, неожиданно.
Фраза прозвучала так странно, что повисла в воздухе, как мыльный пузырь. Майк замер, не сразу поняв, шутка ли это. Потом он улыбнулся
– сначала неуверенно, потом теплее. В этой нелепости было что-то обезоруживающее. Словно между ними что-то сдвинулось. Как будто в стене, которую он уже почти перестал замечать, появилась маленькая трещина.
Прежде чем он успел что-то ответить, она достала из сумки блокнот.
Движения – точные, без лишней суеты. Она что-то быстро написала, повернула страницу к нему. На ней было выведено печатными буквами:
JUST ICE.
Майк невольно усмехнулся. Шутка была глупая – и потому совершенно идеальная. В ней не было показного остроумия, не было стремления произвести впечатление. Только чистое, лёгкое безразличие к тому, что «должно быть уместным». И это сработало. Напряжение, державшееся между ними с самого начала, вдруг исчезло.