Дрожащими руками я настроила воду на приемлемую, почти горячую температуру, стараясь смыть с себя не только грязь, но и весь ужас последних часов. Направив струи на себя, я почувствовала, как вода, словно спасительный поток, начала стекать по моим огненно-рыжим волосам и непокорным кудрям, которые с огромной радостью стали тут же путаться и образовывать новые, упрямые колтуны.
– Как же меня, сука, это всё бесит! – прокричала я про себя, срываясь на почти неслышный хрип, чувствуя, как злость, отчаяние и безысходность переполняют меня до краёв. Горячие слёзы, обжигая щёки, заполнили мои глаза, и я зарыдала, позволяя им смешиваться с водой, стекающей по лицу, пока тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Схватив грубую мочалку и намылив её до обильной пены, я с остервенением, почти в безумии, начала драть свою кожу, царапая её до красноты, пытаясь смыть не только засохшую кровь с рук и тела, но и воспоминания – такие же липкие, страшные и грязные, как кровь этого человека, Томаса. Я терла кожу до нестерпимой боли, пока не осознала, что уже плачу не от эмоционального шока, а от того, что сама себе причиняю эту нестерпимую физическую боль. И в этот момент, когда силы покинули меня, я выдохнула. Глубокий, долгий выдох, с которым, казалось, вышли и все слёзы. Они закончились, и наступило полное опустошение, словно из меня выкачали все эмоции, оставив лишь пустую оболочку.
Выйдя из ванной, чувствуя себя облегчённой, но одновременно опустошённой, я куском мыла быстро постирала свои трусы и спортивный топ, пытаясь отстирать невидимые следы прошедшего дня. Затем, отжав, я кинула их на верёвку, которая тянулась от одного края до другого, проходя через всю ванную. Схватив первое попавшее полотенце – оно явно было чистым, так как висело на той же верёвке, отдельно от кучи грязных вещей на полу – я обернулась в него, чувствуя его грубость на своей натертой коже. Почистив зубы зубной пастой и пальцем (найти щетку в этой ванной казалось нереальной задачей), я взяла свои старые, запачканные вещи с пола, скомкала их в неаккуратный комок, вышла из ванной и выключила за собой свет, погружая её обратно в полумрак и забвение.
Звуков в квартире не было слышно, кроме редкого шороха где-то в недрах дома и тихого потрескивания папиросы Тихона. Лишь горький, едкий дым от его курения медленно и неумолимо заполнял всю крохотную квартирку, придавая воздуху вязкую, давящую тяжесть. Квартира была настолько маленькая, что у меня не было никакой возможности заблудиться в её трёх или четырёх стенах. В одной комнате явно расположился Тихон, значит, другая, не имеющая дверей, была для меня. Не став тревожить старика, который, должно быть, уже начал обдумывать наш следующий шаг, я сразу направилась в свою, как я поняла, комнату.