Войдя в неё, я сделала пару шагов и остановилась. Меня ждал большой, массивный деревянный шкаф, пропахший старостью, старый, но на удивление аккуратный диван, покрытый выцветшим пледом, и не менее старый, но опрятный письменный стол с деревянным стулом. «Бедно, но очень чисто», – пронеслось в голове, когда я оглядывалась, пытаясь осознать своё новое пристанище. Хотя вся квартира явно была жилой, с налетом чьей-то долгой жизни, было сразу понятно, что здесь обитает очень бедный человек, я бы сказала – на грани с нищетой, едва сводящий концы с концами. Я криво усмехнулась: ведь я сама была бродяжкой, привыкшей к таким условиям, и могла бы жить где угодно. Но был и несомненный плюс в этой скромной комнате – большое, почти на всю стену, окно с широким подоконником, на котором можно было сидеть.
Открыв скрипучие дверцы шкафа, в нём я нашла смятую, но чистую подушку, зелёный, немного колючий плед, который, судя по запаху, давно не видел стирки, и две старые, но выглаженные вещи: просторные штаны и застиранную футболку. Одев всё это добро, я почувствовала себя чуть уютнее, хотя и всё ещё не в своей тарелке. Дрожащими пальцами я достала пачку сигарет из заднего кармана своих всё ещё влажных джинсов валявшихся на полу и залезла на подоконник, скрестив ноги. Открыв окно совсем немного, лишь на щелочку, чтобы запах сигарет не заполнял комнату, хотя это было глупо, ведь всю квартиру уже активно заполнял запах папиросы Тихона, я тут же почувствовала, как свежий, но прохладный ветерок всполошил мелкие мурашки по моей коже. Из-за мокрых кудрявых волос, которые тяжёлым водопадом падали по плечам, доставая почти до самой попы, мне стало откровенно холодно, и я поежилась, обхватив себя руками.
Взяв сигарету в зубы, я чиркнула зажигалкой. В кромешной темноте комнаты красный огонёк горящей сигареты был как спасительная точка для моего разума, единственная яркая, живая вспышка в беспросветной темноте вокруг. Сделав первую глубокую, обжигающую затяжку, я выдохнула дым длинной струйкой в приоткрытое окно. Лёгкие мгновенно наполнил едкий никотин, принося с собой привычное облегчение, и одинокая, солёная слеза, словно живая, покатилась по моей щеке, сливаясь с испариной на лице.
– Я же могла быть мертва, – прошептала я в кромешную темноту комнаты, и слова эти прозвучали глухо, словно эхо в пустом колодце. В тот момент, когда лезвие Томаса пронзило кожу, смерть была так близка, что я почти почувствовала её холодное дыхание. Дрожь пробежала по телу, заставляя судорожно обхватить себя руками.