Все отпрянули в едином порыве, стараясь как можно дальше оказаться отсюда если не физически, то хотя бы мысленно. И опять только двое сидели как ни в чем не бывало: женщина и чернявый.
– Шатя! Сядь, – мягко произнесла она, слегка касаясь его руки. – Этот человечек и не думал тебя обидеть. Так ведь? – спросила она уже глядя на меня, нахмурив брови.
– Да, да, да… – затряс я головой. – В смысле – нет, нет, нет… замотав головой из стороны в сторону.
«Медведь» шумно выдохнул и плюхнулся на лавку, позвякивая, постукивая дружно подпрыгнули сидевшие за столом.
– Как вы могли такое подумать? – продолжил я, вытягивая руку в сторону Шатуна. – Уважаемый, что вы! Просто у меня стре…эээ… – замер я, чуть втянув голову в плечи. – Эта… страшно мне стало, да… меня хотели убить, а я кто и не помню. Ну кто я? – вопрошал я, тыкая пальцами себя в грудь.
– Хыть, я ведаю!
Кто-то пискнул справа от меня. Я повернул в недоумении голову и воззрился на дедка.
– Дозволь молвить, кормилица? – брякнулся тот оземь.
– Говори, – разрешила женщина.
Дед поднялся, выпрямился, грудь колесом. У присутствующих появились ухмылки – дед и впрямь был смешной.
– Ну и кто же он, – пробасил Чурила.
– Хыть, ясень пень! Это дитя Перуна, – ляпнул дед. – Сын евойный – Дажьбог.
Секундная тишина, затем хохот, резко стартовав, лавиной поскакал от гогочущих глоток до стен, потолка и пола, рикошетил, летел дальше, перемешиваясь со встречной волной, превращался в какофонию звуков. Смеялись, пожалуй, все, кроме женщины и нас с дедом. Кто-то хлопал себя по ногам, кто-то по столу, кто-то просто трясся от безудержного смеха, я же в недоумении уставился на деда – при других обстоятельствах я бы тоже посмеялся… наверное.
– Хватит ржать!!! – заорала женщина, стукнув ладонью по столу. Нахмурив брови и сжав губы обвела злым взглядом всю компанию. – Смешно вам?! Смешно?! Бунт языческий только-только угомонили, а жрать людишкам также неча. А когда чернь на вилы вас подымать станет, вы также ржать будите?! Половцы кругом шастают… вот ты, Чурила, какого лешего сюда припёрся? А!!! – грозно рыкнула она на дядьку. Под её взглядом вся его твёрдость стала осыпаться трухой. – Что тиун киевский… здесь забыл… в захудалом городишке? А!!! Что в Киеве всё хорошо и догляд твой уже не нужен? Ну, конечно, – округлив глаза и вертя выставленными ладонями вперёд, сказала она, – здесь, на Смоленщине, дела куда как поважнее будут…