– Что сказал?
– Сказал, что жалеет. Что хочет поговорить. Что у него есть кое-что, что «изменит всё».
– И вы пошли?
Она кивнула, не глядя на него.
– Я пришла. Он был спокоен. Даже доброжелателен. Мы выпили по бокалу вина. Потом он сказал… что нашёл старую плёнку. Съёмка. Что-то, что якобы касается продюсера Марлоу. Сказал, что на ней – вещь, способная «перевернуть Голливуд». Он хотел обмен: он отдаёт мне эту запись, а я помогаю ему уехать. Сбежать.
– Сбежать? От кого?
– Он не сказал. Только повторял, что «они не простят». Потом… всё пошло странно. Вино ударило в голову. Я… не помню, когда он начал кричать. Помню только, как он схватил меня за руку. Я пыталась вырваться. Удар. Тьма. А потом… кровь. Нож. Его глаза. Пустые.
Она подняла рукав. На левом запястье – белый, неровный шрам. Старый. Зарубцевавшийся, но отчётливо видимый.
– Он знал, что этот шрам значит для меня. Он шантажировал не только карьерой. Он знал о прошлом. О том, чего никто не должен знать.
Харрис взглянул на шрам, но ничего не сказал. Он просто положил руку на стол, медленно, спокойно, и тихо произнёс:
– Вы не убийца, Вивиан. Кто-то подставил вас. И я это докажу.
Харрис встал, давая понять, что допрос окончен. Он взглянул на часы: прошло больше сорока минут. Он поклонился Вивиан лёгким движением головы – жест уважения, но и прощания. Она в ответ едва заметно кивнула, снова спрятав шрам под рукав.
– В следующий раз я приду с бумагами, – сказал он. – Вам нужно будет подписать доверенность. Я должен официально стать вашим защитником.
Она не ответила. Лишь посмотрела ему в глаза, как будто проверяя, верит ли он ей по-настоящему.
Охранник открыл дверь с хриплым скрежетом. Харрис прошёл в коридор и задержался, когда тот запер за ним камеру. На стенах – облупившаяся краска, запах хлора и пота. Как и всегда. В коридоре – ещё одна камера, ещё одна судьба. Пахло не просто унынием, а тупиком. Тюремный воздух не прощал иллюзий.
– Как вам она? – хмыкнул охранник, ведя его к выходу. – Красивая, да? Но у всех этих звёзд одна беда – считают, что слава делает их невиновными.
Харрис не ответил. Его ботинки глухо стучали по плитке, а в голове уже крутились детали: имя продюсера – Лестер Марлоу, запись, которой не существует, таинственный звонок, и… шрам. Этот чёртов шрам.
На выходе из тюрьмы он вдохнул сухой воздух Лос-Анджелеса. Солнце стояло высоко, жара поднималась от асфальта дрожащими волнами. Машина ждала его на стоянке – чёрный Nash Ambassador, слегка запылённый. Он сел за руль и достал сигарету. Закурил, выпуская дым, и открыл окно.