Мы подошли к дубу, чей ствол был рассечён молнией – шрам вздымался, как горный хребет на карте его кожи. Она прижала ладонь к грубой коре, и я увидел, как её пальцы повторяют изгибы раны – будто пытаются расшифровать письмена, оставленные грозой.
– Он не зажил, – прошептала она, и в её голосе прозвучало что-то древнее, чем сам дуб.
– Потому что шрамы – это не ошибки, – я прикоснулся к её запястью, чувствуя под кожей пульс – неровный, как ритм джаза. – Это памятники. Тем, кто выстоял. Тем, кто даже после огня решил пустить новые побеги.
Она повернулась, и в её глазах отразилось небо – не то, что над нами, а другое: треснувшее, как фарфоровая чашка, с прожилками туч, похожих на дым от костра.
– Ты всё ещё боишься? – спросила она, и ветер унёс слова в овраг, где корни деревьев висели над пропастью, как нервы, вырванные из тела.
– Только того, что перестану бояться, – ответил я, доставая последнюю дольку мандарина. Кожура щипала ладонь, напоминая о том, как она сморщилась от кислоты. – Потому что тогда… я перестану чувствовать.
Она взяла дольку, но не съела – сжала в кулаке, и сок просочился сквозь пальцы, как кровь сквозь бинты.
– Зачем? – её голос дрогнул.
– Чтобы ты помнила: даже в кислом есть сладость. – Я приблизился, и запах мандарина смешался с её духами – горький шоколад и мята. – Нужно лишь… – я коснулся её ладони, – …дождаться, пока язык привыкнет к правде.
Наш поцелуй был не вспышкой – он был медленным восходом. Губы её оказались теплее чая, мягче лепестков, солёнее, чем я представлял. Лес вокруг замер, превратившись в гигантские лёгкие – мы дышали за него, а он – за нас. Я понял: мы не клетки. Мы – споры, которые этот организм выпустил в мир, чтобы они нашли место для нового леса.
– Не страшно, – она подняла обрывок к свету, и дыра в материи засияла, как портал в другую вселенную. – Теперь он совершенен.На обратном пути её шарф – тот самый, цвета невозможного заката – зацепился за сук. Ткань рванулась с звуком, похожим на смех.
Я не стал говорить, что наша любовь – именно такая. С трещинами, через которые видна начинка. С ожогами, которые мы маскируем под золотые узоры. С кислотой, которая разъедает фальшь, оставляя только сырую, дрожащую истину.
Она вдруг взяла мою руку и прижала её к своей груди. Под пальцами я почувствовал биение – быстрое, как крылья колибри, несущейся к цветку сквозь ураган.