Он мог бы взять такси, но вышел на улицу и пошел пешком. Дождь превратился в мелкую, назойливую морось, которая оседала на волосах и ресницах, делая мир затуманенным, как старая фотография. Город просыпался неохотно. Сонные фигуры под зонтами, мокрый асфальт, в котором тускло отражались неоновые вывески, похожие на кровоподтеки. Каждый шаг отдавался гулким эхом в его голове, и это эхо смешивалось с другим, более давним. С голосом Евы. Ева. Имя, которое он запретил себе произносить даже мысленно. Но сейчас, когда внешняя защита рухнула, ее призрак вышел из потайной комнаты его памяти и пошел рядом, неслышно ступая по мокрым плитам. Она всегда приходила в его кабинет по вторникам, в четыре. Всегда в одном и том же сером платье, которое делало ее почти невидимой на фоне его серых стен. Она садилась на кушетку и долго молчала, глядя в окно. Арион, молодой и уверенный в силе своего метода, ждал. Он верил, что тишина лечит, что она заставляет демонов выползать наружу, чтобы погреться у огня анализа. Но демоны Евы были холоднокровными. Они не боялись тишины, они в ней жили.
«Это похоже на черную воду, – сказала она однажды, ее голос был таким же бесцветным, как ее платье. – Не пруд и не озеро. А колодец. Без дна. Я сижу на краю, и меня тянет заглянуть вниз. Не прыгнуть, нет. Просто заглянуть».
Он помнил, как записал это в свой блокнот. «Образ черной воды. Суицидальные наклонности, замаскированные под пассивное любопытство». Он классифицировал ее боль, разложил по полочкам, дал ей научное определение. Он думал, что понимает. Какой же он был идиот.
Последний сеанс был другим. Она пришла не во вторник. Был промозглый четверг, как сегодня. Она не молчала. Она смотрела прямо на него, и в ее глазах, обычно пустых, плескалась та самая черная вода.
– Вы ведь не поможете, правда? – спросила она. Это был не вопрос, а утверждение.
– Помощь требует времени, Ева. Мы движемся в правильном направлении.
– Нет. Мы движемся по кругу. А в центре этого круга – ваш интерес, доктор. Я для вас – любопытная задача. Ребус. Вы хотите разгадать меня, а не спасти. Вы холодный. Как хирург, которому все равно, выживет пациент или нет, лишь бы операция была сделана чисто.
Ее слова были не обвинением. Они были диагнозом. Диагнозом, который он, слепой в своем аналитическом высокомерии, не смог поставить самому себе. Он попытался возразить, что-то сказать о переносе, о защитных механизмах. Но она просто встала и ушла. Через два дня ее нашли. Она не прыгнула в колодец. Она просто наполнила им свою ванну. Перерезала вены и лежала в воде, которая постепенно окрашивалась в красный, а для нее, наверное, становилась черной. Он приехал на место раньше полиции. Дверь была не заперта. Он видел это. Ванна, полная воды цвета ржавчины, и ее лицо – спокойное, почти умиротворенное. Словно она наконец заглянула на дно своего колодца и нашла там то, что искала. Пустоту. После этого он сжег диссертацию. Закрыл практику. Похоронил себя заживо в своей квартире. Но он ошибся. Как и было написано на том проклятом зеркале, похороненное заживо никогда не умирает. Оно просто ждет. Ждет своего часа, своего голоса, своей кровавой сцены. Арион остановился на углу. Впереди виднелся переулок Серебряных Кленов. Мигалки полицейских машин беззвучно бились о мокрые фасады зданий, окрашивая их в синие и красные всполохи, будто у домов начался тихий эпилептический припадок. Он глубоко вдохнул влажный, пахнущий бензином и гнилой листвой воздух. Призрак Евы положил ледяную руку ему на плечо. «Ты снова здесь, доктор, – шептал ее голос у него в голове. – Снова стоишь на краю. Только на этот раз колодец глубже. И на дне ждет не пустота». Он шагнул в переулок. Шагнул навстречу прошлому, которое стало настоящим.