III
Г-н Ларионов проснулся раньше всех, около шести утра. Чувствовал себя вполне жизнеспособно, виски ему не сдавливало. Умывшись и приодевшись, Виктор Степанович растворил окна проветрить и вышел к березовой роще. Кое-где продолжали мелькать лужи от вчерашнего моросящего дождя, но земля не была скользкой и не оставалась на подошве прилипшим комком грязи.
Стремительно пройдя старый дуб, Виктор вошел в рощу и замедлил шаг. Прикасаясь ладонями к каждому дереву, он как бы здоровался с местом, а место – с ним. Кроны берез приветственно шушукались, с разных сторон до Виктора дотрагивались веточки или высокая трава. Невольный трепет охватывал его и сбивал неглубокое дыхание. Вскоре роща закончилась, и показалось заросшее тиной озеро, покрытое утренней туманной вуалью, знакомая развесистая ива, под ивой – простая скамья, а на скамье – женщина. Она сидела тихо, но держала в руках носовой платок, иногда поднося его к лицу.
– Кто вы? – спросил Виктор Степанович, женщина оборотилась.
Это была Полина. Ошеломленно поднявшись, она уставилась на него покрасневшими глазами.
– Виктор… – прошептала Полина и порывисто выступила в его сторону.
Пав пред г-ном Ларионовым на колени, она сцепила ему ноги объятием и завыла.
– Аполлинария Осиповна, встаньте сейчас же! – ужаснулся Виктор и хотел было отцепить женщину, но она еще больше сжала ноги его и еще больше возопила, моля простить ее за то, что она с ним сделала.
В конце концов г-н Ларионов отцепил ее и, отскочив, чуть не упал. Полина простерла к нему руки и преклонила голову на землю. У ней была истерика.
– Пожалуйста, Господи… Я раскаиваюсь и уж получаю по заслугам! Простите мне, Виктор Степанович, – рыдала Полина.
Подойдя к ней и подняв, Виктор усадил ее на скамью и прижал голову ей к своей груди. Аполлинария Осиповна казалась г-ну Ларионову все той же: глаза ее темные были слегка прикрыты уставшими ресницами, растущими прямо, но веки не были опущены, а круглы, посему выражение лица выглядело высокомерным и скучающим; волосы ее были темно-русыми, цвет их можно было назвать жженой карамелью; губы чуть выдавались, были строги, нос небольшой и с маленькой горбинкой придавал какой-то особенной величавости ее лицу.
– Я давно вас простил. Прекратите плакать, будьте умницей, – произнес г-н Ларионов, и плач Полины резко оборвался.