– Почему она не смотрит на вас? – спросил Бавиал у старика, рисующего на земле знак бесконечности костяной палочкой.
Тот поднял голову. Под капюшоном не было лица – только впадины, как у статуи, и рот, зашитый чёрной нитью. Палочка дрогнула, выводя ответ:
– Чтобы мы не узнали, что её глаза – пустые колодцы.
Принц приблизился к статуе. Ключик на груди, холодный как лёд, вдруг забился, будто пытался вырваться. В трещинах на её шее он увидел движение – не тени, а нечто иное: крошечные руки, лица, рты, слипшиеся в немой молитве. Это были жители. Нет, не те, что ползали вокруг – их души, вмурованные в камень, как кирпичи в стену.
– Они… внутри? – Бавиал отшатнулся.
Старик кивнул, рисуя новый знак – глаз, пронзённый стрелой.
– Она берёт лучших. Тех, кто задаёт вопросы. Чтобы остальные могли верить.
Фраза повисла в воздухе, как дым от чёрных свечей. Бавиал понял: статуя – это алтарь, где истину приносят в жертву ради иллюзии порядка. Её закрытые глаза – не благословение, а приговор. Современные храмы, подумал он, мало отличаются от этого мрамора – там тоже молятся не Богу, а тишине. Обряды становятся ритуалами подавления, где свечи горят не для света, а чтобы скрыть тьму. Вера превращается в торговлю: «Принеси сомнения – получи утешение. Отдай разум – обрети покой».
Он посмотрел на жителей, царапающих землю. Их молитвы – не диалог с божественным, а монолог страха. Они поклоняются не тому, что спасает, а тому, что оправдывает их слепоту. «Разве не так и за стенами церквей? – мелькнуло в голове. – Священники шепчут о любви, но сжигают инакомыслящих. Иконы плачут кровавыми слезами, но никто не спрашивает, откуда взялась краска…»
Статуя глумилась беззвучно. Её пустые глазницы были зеркалом – каждый видел в них то, что хотел: одни надежду, другие – расплату. Но правда оставалась запертой в колодцах, как кости в катакомбах. Идолопоклонство, понял Бавиал, начинается не с золотых алтарей, а с отказа искать ответы. Когда ритуал важнее совести, а догма – милосердия.
– Вы строите стены из тех, кто мог бы их разрушить, – прошептал он, но старик уже рассыпался в прах, оставив после себя лишь костяную палочку – символ хрупкости слепой веры.
Внезапно статуя застонала. Её веки дрогнули, и сквозь щель брызнул свет – слепящий, безжалостный. Бавиал закричал, закрывая лицо руками, но свет проникал сквозь кожу, выжигая в памяти образы.