Он не повышал голос. Он не угрожал. Он предлагал сделку. Все поняли. Без протокола. Без подписи. Без бумажки. Либо ты – с нами. Либо ты – корм.
Я вышел на улицу. Сел в машину. Открыл список контактов. Смотрел на имена. На тех, кого называл друзьями, коллегами, партнёрами.
И понял: их нет. Были роли. Были функции.
Нас держала не идея. Нас держала взаимная выгода. И когда один терял ценность – его убирали. Как карточку из колоды. Без слов.
В ту ночь я понял: я больше не верю. Не в команду. Не в казачество. Не в порядок. Я – сам по себе.
И я начал план. Тихо. Методично. Без бумаг. Без доверенных лиц. План побега. План исчезновения. План перерождения. Я не знал, чем он закончится. Но знал: оставаться – значит гнить. А я, как ни странно, ещё хотел жить. Пусть даже – под чужим именем.
ГЛАВА 5. МОСКВА ВМЕШИВАЕТСЯ
В Ростове наступила мнимая тишина. Как перед ураганом. Когда ласточки летают низко, собаки молчат, а чиновники – улыбаются чаще обычного. Так улыбаются только люди, которые знают, что их скоро посадят, но пока ещё надеются, что «авось пронесёт».
Потом пришла Москва. Не официально. Не с фанфарами. Она вошла в город, как всегда, через задний вход. В виде самолёта, прилетевшего ночью. В виде машины с чёрными номерами.
В виде Дмитрия Романовича Градова – нового заместителя полпреда по Южному федеральному округу. Я знал, что имя «Градов» будет звучать часто. Как штамп на документах. Как шёпот в коридорах. Как угроза на совещаниях. Но не думал, что у него будет старый друг – Аристов.
Аристов Владимир Семёнович.
Мой когда-то конкурент, потом партнёр, теперь – потенциальный проводник в рай. Или в ад. Замдиректора по проектной работе ГБУ РО «Ростовдоноблстройзаказчик». Человек без эмоций. Как кирпич. Они с Градовым были комсомольцами. Шли вместе. Протирали ботинки в тех же приёмных. Теперь – один в Москве, другой тут. Один – перо, другой – чернильница.
Именно Аристов вытянул в свет Иванова – нового, невозмутимого, как опечатанный сейф, чиновника. Формально – вице-президент фонда развития казачества. Фактически – жнец, палач и миротворец в одном лице.
Когда Иванов вошёл в конференц-зал, мы поняли: игра кончилась. Началась режиссура.
Он был одет в серый костюм, настолько идеальный, что казался надетым на страх. Голос – ровный. Выражение лица – как у монумента. Лицо, которое не помнит боли. Только приказ. Он молча сел. Мы встали.