– Иди сюда и посмотри на мой розовый бассейн, полный смерти! – донеслось до меня.
– Смерти? – испуганно переспросил я.
– Ну, жизнью это не назовешь, – ответил он.
С этими словами он схватил из круглого аквариума плававшую там золотую рыбку, которая тут же принялась корчиться и извиваться в его руках.
– Отправим туда их всех, одну за другой. – В голосе его слышалось лихорадочное возбуждение.
Я задрожал как в лихорадке, мысли путались, когда я последовал за ним к бассейну с розовыми бортами, полному кристально чистой жидкости. Борис бросил туда рыбку. В падении ее чешуя вспыхнула жарким оранжевым блеском, она отчаянно забилась, но, как только погрузилась в жидкость, замерла и камнем пошла на дно. Появилась молочная пена, вспыхнувшая на поверхности тысячей оттенков, а затем из казавшейся бездонной глубины пробился луч чистого безмятежного света. Борис опустил руку в бассейн и достал изящную мраморную вещицу с голубоватыми прожилками, покрытую розоватыми опаловыми каплями.
– Видишь, как просто, – пробормотал он и с тоской посмотрел на меня, но мне нечего было ему ответить. В этот момент появился Джек Скотт и с жаром включился в «игру», как он ее назвал. Ничего не оставалось делать, как только провести эксперимент на белом кролике.
Я был рад, что Борис отвлекся от своих забот, но смотреть, как лишают жизни теплое, милое и ни в чем не повинное существо, оказалось выше моих сил. Взяв наугад книгу, я закрылся в студии и начал ее читать. Увы! Из всех книг я умудрился выбрать «Короля в желтом». Через несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, я с нервной дрожью отложил проклятую пьесу. В студию вошли Борис и Джек с мраморным кроликом. В это же время наверху зазвонил колокольчик, и из спальни больной донесся крик. Борис исчез в мгновение ока, и почти сразу же мы услышали его громкий голос:
– Джек, беги за доктором и без него не возвращайся! Алек, иди сюда!
Я пошел на его голос и остановился у двери в спальню Женевьевы. Испуганная служанка выбежала за лекарством. Женевьева сидела в постели выпрямившись, с пунцовыми от жара щеками и блестящими глазами, она лепетала что-то бессвязное и отталкивала от себя Бориса, который мягко, но настойчиво пытался ее удержать. Он позвал меня на помощь. Стоило мне коснуться ее, она вздохнула и откинулась назад, закрыв глаза, а потом, когда мы склонились над ней, веки ее поднялись и она глянула прямо в лицо Борису – бедная обезумевшая от лихорадки девочка – и раскрыла свою тайну. В тот же миг три наши жизни повернули в новое русло, а те узы, что так долго держали нас вместе, разорвались навсегда, и на их месте возникли новые, ибо она произнесла мое имя… Сейчас, когда лихорадка терзала ее, из ее уст изливался поток затаенной печали, тяготивший ее сердце. Изумленный и онемевший, я склонил голову: лицо мое горело, а кровь оглушительно стучала в ушах. Не в силах пошевелиться, не в силах сказать ни единого слова, я слушал ее лихорадочный шепот, сгибаясь под тяжестью стыда и невыразимой печали. Я не мог заставить ее замолчать, не мог смотреть на Бориса. Потом я почувствовала его руку на своем плече, и Борис повернул ко мне лицо, в котором не было ни кровинки.