– Джек, мне немедленно нужно видеть Бориса! И передай Женевьеве мой самый теплый привет.
Когда в ответ он объяснил мне, что они оба мертвы, я впал в дикую ярость, подорвавшую те немногие силы, которые успел восстановить. Я бредил, я проклинал себя, и болезнь вернулась. Я смог выкарабкаться только через несколько недель. В мир вернулся юноша двадцати одного года, считавший, что его молодость ушла навсегда. Страдать больше я уже не мог, поэтому, когда Джек вручил мне письмо и ключи от дома Бориса, я безропотно взял их и попросил всё мне рассказать. Конечно, с моей стороны было жестоко вновь бередить его рану, но тут уж ничего не поделаешь. И вот Джеку вновь пришлось мысленно пережить события тех ужасных дней, память о которых осталась с ним навсегда. Обхватив себя худыми руками, он тихо и скорбно начал свой рассказ:
– Наверное, Алек, ты знаешь об этом даже больше, чем я. По крайней мере, возможно, у тебя есть какое-то объяснение происшедшему. Подозреваю, что ты предпочел бы не слышать подробностей, но без них никак. Впрочем, буду немногословен. Видит бог, мне совсем не хочется касаться этой темы.
В тот день, когда я оставил тебя на попечение доктора и вернулся к Борису, я застал его за работой над «Судьбами». Он сказал, что Женевьеве дали снотворное и она крепко спит. А потом добавил, что она сошла с ума, но при этом продолжил творить. Больше он ничего не говорил, а я молча наблюдал за ним. Вскоре я увидел, что третья фигура в группе – та, что смотрит на мир прямо перед собой, – лицом стала напоминать автора, но не того Бориса, каким ты его знал, а того, каким он стал в те дни и каким оставался до самого конца. Хотелось бы найти этому какое-то объяснение, но вряд ли у меня получится.
Итак, Борис работал, я наблюдал за ним. Мы оба не произносили ни слова. Так продолжалось почти до полуночи. Потом мы услышали, как резко открылась и закрылась дверь, раздался топот шагов и в соседнюю комнату кто-то вбежал. Борис бросился туда, я – следом, но мы опоздали. Женевьева лежала на дне бассейна, сложив руки на груди. Тогда Борис выстрелил себе прямо в сердце.
Джек замолчал, лицо покрылось испариной, впалые щеки подергивались от нервного тика.
– Я отнес Бориса в его комнату. Потом вернулся, выпустил всю адскую смесь из бассейна и, включив кран, отмыл мрамор начисто проточной водой. Когда я наконец спустился в него по лесенке, то обнаружил ее там, на дне, белее снега. После этого я решился: пошел в лабораторию и сначала спустил весь раствор из чаши в сточную трубу, а затем вылил туда же содержимое всех банок и бутылок. В камине нашлись дрова, я развел огонь и, взломав замки секретера Бориса, сжег все бумаги, тетради и письма, которые там нашел. Молотком из мастерской я разбил вдребезги все пустые бутылки, загрузив их в корзину для угля, отнес в подвал и бросил в раскаленную печь. Шесть раз я проделал этот путь, пока наконец не осталось ни малейшего следа формулы, открытой Борисом. Ни одной подсказки для тех, кто захотел бы последовать по его пути. Только после этого я отважился послать за доктором. Он хороший человек, и мы вместе постарались не придавать эту историю огласке. Без него я бы никогда не справился. Потом мы рассчитали часть слуг, а часть отослали в деревню, где старый Розье рассказывает им сказки о путешествии Бориса и Женевьевы в дальние страны, откуда оба они не вернутся еще долгие годы. Мы похоронили Бориса на маленьком кладбище в Севре. Доктор – святой человек! Он знает, когда нужно пожалеть того, кто терпеть больше не в силах. Он выдал заключение о болезни сердца и не задал мне ни единого вопроса.