Стройное и торжественное песнопение хора оборвалось самым красивым голосом. Раздававшийся с хорала «Царю Небесный»1 на словах «приди и поселись в нас» был скомкан сильным кашлем лучшей исполнительницы. Певчая не могла остановиться, продолжала кашлять и спустилась вниз, стыдливо прикрывая лицо платком. Досадное это событие можно, и нужно было не заметить, но Алексею стало стыдно, он засмущался, словно сам имел к этому отношение. И хотя смутившийся уже давно вывел для себя убежденно, что конфуз его случался каждый раз из-за гордыни и стремления видеть только совершенство в делах, молодой человек залился краской, продолжал краснеть сильнее, потом почувствовал жар от того, что это могли заметить, и в итоге, скрывая неловкость, сделал вид, что тоже закашлялся. Смущение его объяснялось предельно просто – голосочек, нежный, звонкий и чистый, принадлежал дочери отца Варфоломея – Варваре, а девушка эта была Алексеем нежно любима, но, правда, втайне. Он всегда терялся, даже глядя на нее, поскольку боялся, что его заподозрят в чем-то недостойном, или он покажется глупым, или внешне будет не хорош. А заговаривал с ней он и вовсе всего- то считанное число раз, только по необходимости, в разговоре вид имел строгий, говорил только по – существу и сухо. О чувствах его никто имел ни малейшего представления. Хранились они втайне и не открывались никому- то ли от скромности, то ли от той же самой гордыни и страха быть отвергнутым и осмеянным. Никаких знаков особого расположения к девушке, по которым можно было бы догадаться о чувствах к ней, он не выказывал. Семинаристы были люди разные, не со всеми у Алексея были добрые отношения. К тому же, и это сильно удивляло Алексея, путь служения Богу избрал для себя лишь каждый десятый. Но все его приятели по семинарии, выбравшие путь служения Богу, сделали свой выбор между принятием монашества и женитьбой с принятием сана, да и Алексей, после четырехлетних раздумий и годичной давности встречи с Варварой его сделал. Одна беда – стеснение и гордыня стояли на пути его. Все-то это ему казалось смешным в чужих глазах и даже, вероятно, неприличным, особенно если представить его откровение как меру вынужденную и преследующую выгоду.
По стечению обстоятельств он более года ходил ежедневно, после обеда, с половины третьего до четырех в книжную лавку, по поручению инспектора семинарии за свежими газетами и журналами, чтобы успеть к пяти часам вернуться к богослужебному череду. Ходил он каждый раз мимо дома отца Варфоломея, искоса поглядывая на скверик, по которому в этот час также проходила Варвара. Они с ней, если вдруг сходились близко – здоровались. И больше ничего не происходило. Алексей каждый раз чувствовал предательскую краску на лице и ускорял шаг, боясь оглянуться. Когда ему не доводилось ее увидеть, он быстро возвращался из лавки и прогуливался по скверику и Дворянской улице, держа в руках молитвослов и разучивая тексты. Так постепенно, он совсем привязался к этой привычке, и из стайки девиц, если они мелькали вдалеке, безошибочно угадывал фигуру Варвары, от того сердце его начинало колотиться воробышком, а голову сладко качал пульсирующий туман.