А весной немцы дошли до их района. Деревню жгли дважды: сначала наши отступая, потом немцы закрепляясь. Пётр прятался в лесу с остатками стада и думал, что жизнь – штука несправедливая. Не злая и не добрая. Просто несправедливая, как погода.
Когда наши вернули деревню, от нее остались печные трубы да колодец. Людей – человек двадцать из двухсот. Пётр смотрел на пепелище и понимал: тот мир, в котором он жил, кончился навсегда.
Партизанил до сорок третьего. Не от героизма – от злости. Зло брало, когда видел, что творят с землей, с людьми, с тем, что строили деды. Воевал умело, безжалостно, без иллюзий. Знал: победим или не победим, а прежней жизни все равно не будет.
Подорвался на мине в августе сорок третьего. Левую ногу оторвало выше колена начисто – хирурги только культю зашили. Правая была раздроблена до кости, но врачи упорно боролись за нее почти полгода. Операция за операцией, осколок за осколком, попытка за попыткой собрать воедино то, что взрыв разбросал в мелкую крошку. К январю сорок четвёртого стало ясно: ногу сохранили, но какой ценой. Ступить на нее нельзя, согнуть в колене – с болью, а боль эта никогда не проходит. Железо так и осталось в костях, врачи руками разводили: достать нельзя, задели бы нерв.
«Живой останется, – утешали, – и на том спасибо».
Пётр не видел причин для благодарности. Лучше бы обе сразу отрезали – легче было бы смириться. А так каждый день надежда и каждый день разочарование. Нога есть, но не нога. Ходить можно, но не ходьба. Не калека, но и не человек.
В госпиталь попал без сознания, очнулся с одной ногой и пониманием, что вторая никогда не будет прежней. Желание жить дальше исчезло вместе с кровью, которую не успели остановить.
Госпиталь в подмосковных Химках был одним из тех мест, где война показывала истинное лицо – не героическое с плакатов, а человеческое. Уставшее, искалеченное, но упрямо цепляющееся за жизнь.
Палата номер семь рассчитывалась на четверых, но лежало двое: профессор Соколов и председатель Глушков. Остальные койки пустовали – не хватало больных такой тяжести, чтобы держать их здесь долго. Обычно люди либо выздоравливали и уходили, либо умирали.
Эти двое застряли между жизнью и смертью.
Первую неделю молчали. Пётр лежал лицом к стене с тем упорством, с каким раньше пахал. Иван Артемьевич читал – медсестра Клава приносила книги, и он читал все подряд: от «Войны и мира» до брошюр о картофелеводстве.