Лираэль выросла в залах Теневого Совета, под городом, которого нет на картах. Город-иллюзия, построенный в разломе между сном и смертью. Там не было окон. Время не двигалось. Детей учили убивать, прежде чем они научились сочинять сказки. Теневые Сёстры учили её ходить бесшумно. Теневые Отцы – как читать мимику по движениям зрачка. Ошибка стоила пальца. Предательство – памяти. Если кто-то пытался сбежать, его не убивали – его тень отрывали от тела и оставляли бродить по залам, шепча предсмертным голосом, пока остальные дети не сходили с ума. Лираэль не сошла. Она училась. Быстро. Без эмоций. Без надежды. Надежда – это то, что вырывает из тени в свет. А свет – это смерть.
Однажды к ней подсадили другую девочку. Миру. На вид – младшая, но с глазами взрослой. Она плакала по ночам. Лираэль сначала игнорировала, потом пригрозила, потом ударила. Но Миру не обиделась. Она обняла её. Тихо. Без слов. И в Лираэль что-то треснуло. Она не знала, что это, но начала оставлять ей крошки хлеба, когда получала свою пайку. Начала делиться. Начала помнить. Это и стало её наказанием. Потому что Совет не терпел памяти, не терпел связей. Когда Миру в первый раз не вышла на утреннюю медитацию, Лираэль поняла: что-то сломалось. Когда её вернули – она была другой. Спокойной. Слишком спокойной. А в её глазах – отражение, будто за ней кто-то смотрел.
Совет сказал, что Миру стала «чистой». Что теперь она – сосуд. Лираэль тогда впервые поняла, что теряет не просто подругу. Теряет себя. В ту ночь она попыталась бежать. Не из-за свободы. Не из-за страха. Из-за ярости. Она знала, что Миру забрали. Что её переписали. Она хотела найти её и вытащить, разорвать эту паутину. Но тени не отпускают своих.
Её поймали на мосту между мирами. Где свет и тьма соприкасаются, но не смешиваются. Её не казнили. Её провели через Ритуал Безликой. Ей выжгли имя. В прямом смысле – вырезали его из памяти. На её лице остался узор – не татуировка, а шрам, еле заметный, проявляющийся при свете полнолуния. С того дня её нарекли Тенью. С тех пор она могла ходить между тенями. С тех пор, каждый раз, проходя сквозь тьму, она оставляла в ней частичку себя – воспоминание, ощущение, фрагмент чувства. Сначала исчезали имена. Потом – запахи. Потом – голос матери, которого она, возможно, никогда и не слышала.