Или бесконечно снимать своих детей, запечатлевая каждый миг их беззаботного голопопого детства, как Салли Манн, и плевать на возмущения пуритан и моралистов. Но детё в доме только одно, и то взрослое, отмахивается от тебя, как от комара – не люблю я это. И вот голопопость и беззаботность навеки упущена, и не вернуть. А снимать чужих голопопых детишек – это же потом и не показать никому без того, чтобы тебя не обвинили во всех тайных пороках.
А ведь есть ещё утончённость моделей Лилиан Бассман, грустные проститутки и улыбающиеся уличные мальчишки Брессона, наполненные юмором картинки Дуано, вызывающие портреты Аведона, парящие Сальвадор Дали, стул и коты Халсмана, душевные метания Франчески Вудман. И прочие, и прочие. Грустно, брат, после них жить на свете, скучно.
Но потом, отпечалившись по этому поводу, ты берёшь в руки камеру и уходишь бродить по пустынным улочкам, вдруг натыкаясь на тень от дерева, бронзовую ручку, отполированную до зеленоватого блеска, собаку, развалившуюся у покосившегося забора, гвоздь, торчащий из этого забора, дырку в нём же, сквозь которую можно заглянуть в божий мир с другой стороны, словом, оборачиваешься на никому не нужный, кроме тебя, хлам (Что другим не нужно – несите мне… Цветаева знала, о чём говорила). Или достаёшь покрытые пылью стекляшки, сооружаешь из них нечто и начинаешь ловить свет, ждать его, как ждёт любовник молодой минуты верного свиданья. Так рождается твой собственный мир, который, быть может, тоже никому не нужен, кроме тебя, но он есть, он существует, и без всякой оглядки на другие имена.
А всё-таки как же притягателен импрессионизм Сары Мун, подумаешь ты завтра, не оглядываясь и не сравнивая, просто из любви к фотографии.
В нашем раю с сегодняшнего дня открыли сезон по сбору вишни и черешни, любезно сообщив об этом присланной открыткой, благодаря чему мы впервые попали на это мероприятие вовремя, а не под занавес, когда ты в лучшем случае можешь рассчитывать на потрескавшихся, истекающих соком сирот, которые оказались интересны только пчёлам, осам и мухам.
Так, вот, увидела я эти вишнёвые деревья, усыпанные ярко-красными точками, как будто природа взяла кропило и щедро побрызгала, благословляя на урожайность в этом году, и почувствовала, как древний инстинкт собирательства вдруг восстал во мне и вцепился намертво. За десять минут ведро вишни было собрано без малейших усилий, то есть, настолько без малейших, что запугивание всевышнего, мол, в поте лица будете добывать хлеб свой, показалось просто детской страшилкой. Я жаждала ещё и не хотела внимать голосу разума. Голос в мужнином лице пытался вразумить: больше не съесть, она испортится. Не успеет, парировала я, сварю варенье, то самое, русское варенье, вон, Фирс знает. Ты же не ешь варенье – следующий аргумент. Буду. Но сахар – это же белый яд. Пусть. Но диета. Плевать. Ну, а черешня как же? Этот вопрос заставил меня немного остыть. В самом деле, как? Черешню я люблю меньше, чем вишню, но всё ж таки. В холодильник это богатство не влезет даже в виде варенья. После долгих препирательств сошлись на ведре вишни и ведре черешни.