Раздражение сменилось ледяной струёй страха где-то под ложечкой. Он ругнулся сквозь зубы, глядя на испачканный пол и разбитую тарелку. «Идиотизм. Надо убрать.» Но сначала – новая порция. Он раздражённо шагнул к морозилке, достал ещё одну ёмкость с тем же карри. Поставил разогреваться. Микроволновка зажужжала, заполняя салон монотонным гудением.
И тут его накрыло. Волна тошноты, внезапная и сокрушительная. Голова закружилась, в глазах поплыли тёмные пятна. Он схватился за край стола, чтобы не упасть. Холодный пот выступил на лбу и спине. «Не… не может быть. Я не подвержен морской болезни. Никогда!» Но тело не слушалось. Желудок сжался спазмом. Горло сдавило.
Он едва успел добежать до гальюна. Упал на колени перед унитазом, и его вывернуло с мучительной силой. Не просто еда – желчь, горечь, отчаяние. Спазмы трясли его долго и беспощадно. Когда стало чуть легче, он ополоснул лицо ледяной водой, глядя в зеркало. Отражение было жутким: землисто-серое лицо, запавшие глаза с безумным блеском, дрожащие губы. «Усталость? Стресс?» Но инстинкт, тот самый, что помогал ему выигрывать в жестоком мире крипты и кинобизнеса, кричал другое.
Отравление.
Слово пронеслось в сознании, как удар молнии. Ярко, жгуче, неоспоримо. Он вспомнил вкус курицы – обычный? Или в нём была едва уловимая горечь? Вспомнил «карлика» и его шебуршание в корме. Вспомнил звонок Маркуса и его слова о «подлых укусах». Вспомнил пункт в договоре.
Холодный, рациональный страх, куда более страшный, чем паника, сжал его сердце. Он не был один. Не мог быть. Кто-то или что-то было здесь, на «Геракле». И оно только что попыталось его убить. Или… начало убивать медленно.
Он выпрямился, опираясь о раковину. Вода за бортом плескалась с мрачной настойчивостью. Серое небо давило. А внутри стальной крепости, созданной для побега от мира, Эдвард Селтстоун почувствовал себя загнанной в ловушку крысой. Бегство только началось, а охота на него – уже шла полным ходом. Первый укус Невидимки был сделан.
Солнце над Сан-Мигелем, самым крупным из Азорских островов, было ярким, почти агрессивным после серой мглы Атлантики. Воздух пах солью, рыбой и цветущими гортензиями – жизнью, в которой Эдвард Селтстоун чувствовал себя чужим. Он стоял на причале Понта-Делгады, опираясь на холодный металл ограждения, и смотрел на «Геракла». Яхта, его стальной конь, его убежище, теперь казалась чудовищем, притаившимся на гладкой бирюзе гавани. Её острые линии, сверкающий белый корпус – всё это было обманчивой маской. Внутри, он верил, таилось нечто. Невидимое. Смертоносное.