Кто-то включил в огромной люстре над лестницей все свечи-реплики. Свет пролился вниз, и дом ожил тенями, как шкатулка для фонографа.
На первом этаже, в гостиной с овальными окнами, нашли Алису Серебрякову. Она сидела на табурете, невысокая, слишком худая, с волосами, спутанными в небрежный узел. На коленях – капли засохшей охры, рядом – чистая тряпка; она, кажется, механически вытирала руки. Пальцы дрожат, но взгляд спокоен – не стеклянный, а будто в полёте: смотрит вдаль, за пределы комнаты.
Под её ногами – орудие: нож-скальпель, опустошённый цвет. Он – из её мастерской, это знают все. Алиса молчит, лишь раз сжимает губы, когда врач пытается заговорить. В её глазах нет просьбы о помощи и нет защиты. Есть только усталость.
Рядом, закутавшись в шёлковый халат, стоит Софья Серебрякова, вдова, ещё тёплая вдова, но слёзы её высохли, не успев родиться. Она то обнимает Алису за плечи, то отступает, словно боится испачкать ткань горем. Павел, сводный брат, ходит по комнате кругами; каждый шаг сопровождает щелчок зажигалки – накручивает невидимую сигарету. Его костюм по-домашнему помят, но туфли начищены так ярко, будто он готовился не к трагедии, а к интервью.
Дворецкий приносит поднос с водой; его движения точны, горло вздрагивает. Он ставит стакан на столик рядом с Алисой, но та не смотрит.
В комнату входит Волков. Он не говорит. Вечерние ботинки у него сухие, а подошва слишком мягка, чтобы скрипеть. Никто не замечает, как он снимает перчатку и тыльной стороной пальцев проводит вдоль рамы двери. На коже остаётся слой мелкой пыльцы – охра с красным отливом. Такой же оттенок, как на стене кабинета.
Он кладёт перчатку обратно, делает полшага к Алисe.
Она поднимает глаза. Уголки губ едва дрогнули – не улыбка, но жест признания: «Вы – тоже слышите». Секунда длится дольше, чем нужно; в ней сверкает острая окраина боли, как лезвие под светом.
Волков вдыхает. Запах охры обволакивает горло, оставляя металлический привкус. Он знает этот вкус: так пахнет тайна, которая ещё жива.
В середине холла висит зеркало в резной раме. Серебряков любил напоминать гостям: это дореволюционный предмет, вашингтонская бронза. Но в тусклом свете сейчас видно не букет роз на столике, а путаницу теней – человеческие силуэты, плывущие без звука.
Волков останавливается у зеркала и смотрит в него не глазами, а чем-то под кожей. Он видит себя, видит Алисy, видит дворецкого и врача в проёме двери. И – едва заметную тень позади Павла; она не повторяет его движений. Как будто зеркало запомнило кого-то ещё.