Он поставил джезве в горячий песок, следя за тем, как медленно поднимается пенка. В этот момент за окном, за мутным от городской пыли стеклом, Веритас оживал. Бесшумные маглев-капсулы поплыли по своим направляющим, точно кровяные тельца в артериях. Пешеходы в одинаково серых, но идеально подогнанных костюмах двигались по тротуарам с выверенным ритмом, их лица выражали спокойную сосредоточенность – стандартную эмоцию для начала продуктивного дня. Никто не смотрел по сторонам. Незачем. Маршрут был оптимален, расписание – безупречно.
Город был гигантским, идеально отлаженным механизмом. Стерильная симметрия стеклянных башен, геометрически правильные кроны синтетических деревьев, голографические объявления, напоминающие о необходимости своевременной психологической калибровки. Веритас был триумфом разума над хаосом. Манифестом порядка.
А квартира Ионы была хаосом. Книги стояли, лежали, громоздились стопками на полу и подоконниках. На стенах висели пожелтевшие карты мифических стран и схемы давно устаревших механизмов. В углу ржавела разобранная печатная машинка «Ундервуд». Все здесь было избыточным, неэффективным, аналоговым. Каждая вещь хранила историю. Каждая царапина на виниловой пластинке была уникальным шрамом, свидетельством ее путешествия во времени.
Кофе был готов. Иона налил его в старую керамическую чашку с трещиной у ручки. Он сделал первый глоток – горький, плотный, настоящий. Потом подошел к окну. Там, в самом центре городского пейзажа, возвышалась «Башня Рацио», штаб-квартира «Эго-Аналитикс». Ее зеркальные стены отражали безоблачное небо и упорядоченный город, удваивая его совершенство. Она была иглой, пронзающей небо, шприцем, впрыскивающим в мир дозу рациональности.
Когда-то он работал там, почти на самом верху. Он был не просто винтиком в механизме, он был одним из его конструкторов. Архитектором нарративов. Он создавал истории, которые делали эту беззвучную, стерильную жизнь не просто терпимой, но желанной. Он был жрецом этого храма разума.
Теперь он был еретиком в изгнании. Добровольном.
Он отвернулся от окна и посмотрел на свою комнату. На эту капсулу времени, полную шума и несовершенства. Здесь можно было запереться, укрыться от вездесущей ясности Веритаса. Здесь можно было дышать.
Иона поставил чашку и подошел к проигрывателю. Он достал из конверта пластинку Кита Джарретта – «Кёльнский концерт». Запись живого выступления, полная импровизации, случайных звуков из зала, кашля, скрипа рояля. Воплощение аналогового несовершенства.