Спустя два дня поздно ночью открылась дверь камеры, два дюжих молодца на носилках внесли полуживого Чечелашвили. Борт его кителя был оторван, левый рукав тоже висел на нитках. Весь китель был мокрым и окровавленным. Дюжие молодцы приказали освободить на нарах место. Как полено, один конвоир взял за руки, другой – за ноги, бросили грузина на освободившееся место.
Пётр Георгиевич ни о чём не просил. Глаза его были закрыты, нос закупорен сгустками крови. Дышал он тяжело, часто через открытый рот, поминутно всхлипывая так, как бывает после сильного потрясения и плача навзрыд. Без слёз, без движения с мертвецки бледным лицом он лежал на спине, и если был в сознании, мог проклинать всё, и саму свою несчастную жизнь.
Соседи по нарам решили дать Чечелашвили глоток воды. Приподняли его голову. Он проявил признаки жизни, напряг силы, взял воду. Но вода в пищеводе остановилась, а затем и возвратилась обратно с кровью.
Созерцая несчастного человека, все приуныли и опечалились. К горлу подкатывалась горечь обиды. Рождалось озлобление и ненависть. Все задумывались об одном и том же: что ждёт его в дни будущие?
Вскоре бывший лётчик уснул. Засыпали и те, чья очередь лежать на нарах. Четыре человека дремали, сидя на каменном полу.
Когда Грабченко прочитал показания свидетеля Богданова и протокол допроса подследственного Химича, пришёл в бешенство. Не теряя ни минуты, приказал вызвать в управление в качестве свидетеля нового командира батареи Сметона.
Сметон явился к Грабченко с трубочкой во рту. Улыбаясь, он сел на предложенный начальником отделения стул, премного благодаря за уважение. Грабченко не счёл нужным прочесть свидетелю статью из кодекса, которую полагалось зачитывать и за ложные показания предупреждать. Зачем? Он сказал Сметону прямо и определённо:
– Наша с вами задача – этого мерзавца скрутить в бараний рог.
Сметон улыбнулся и одобрительно кивнул головой.
– У меня такое же желание, – продолжая улыбаться, присоединил своё мнение Сметон.
– Вот и хорошо, это по-партийному, – Грабченко точно на морозе потёр ладони и с юношеским задором всматривался в красные, как у судака, тревожно бегавшие глаза свидетеля, вероятно, соображая: «Сколько же он в такую рань успел выпить?»
Сметон рассказал всё, что ему стало известно от Малюка. Когда запас чужой лжи он высказал полностью, решил, не задумываясь, по привычке с детства, выдумывать и лгать от себя лично.