Поворотный момент наступил, когда я обратился к изучению христианской доктрины не как набора абстрактных формул, но как живого организма, каждая часть которого связана с другими в единое целое. Подобно тому, как в величественном соборе каждый камень находит свое место лишь в общей архитектуре здания, так и отдельные богословские истины обретают полноту смысла лишь в целостном понимании Божьего замысла.
И как венчающий свод этого духовного собора, как замковый камень, без которого все здание может обрушиться, мне открылось учение о предопределении, изложенное апостолом Павлом в Послании к Римлянам. То, что прежде казалось сухой доктриной или даже камнем преткновения, внезапно предстало архитектурным венцом всего здания сотериологии, без которого спасение остается зыбким и неопределенным.
В этом откровении мне был явлен путь – чрезвычайно простой и одновременно ошеломляюще глубокий, настолько истинный, что всякое сомнение рассеялось, как утренний туман перед восходящим солнцем. Это был не новый путь, но древний, начертанный еще в Писании. Этот путь пролегает через века христианской мысли – от Климента Римского, писавшего о Божьем избрании в своем послании к коринфянам, через Иринея Лионского и его учение о предопределенной экономии спасения, к могучему Августину, чья полемика с Пелагием высекла искры истины о суверенной благодати. Эту линию продолжили Проспер Аквитанский и Фульгенций Руспийский, Исидор Севильский и Григорий Великий, бережно пронесшие факел предопределения через смутные времена раннего Средневековья.
Десятки соборов, от Карфагенского и Оранжского во времена единой церкви до Дортрехтского и Вестминстерского после Реформации, подтверждали эту доктрину – иногда прямо, иногда косвенно, но всегда утверждая приоритет Божественной инициативы над человеческими усилиями. Даже в периоды, когда церковная практика затемняла эту истину, когда цекрви казалось, что судьба души зависит от человеческих заслуг и усилий, глубинная река предопределения не пересыхала, но текла в подземных пластах богословской мысли, питая корни истинного благочестия.
И в наши дни, среди множества голосов, провозглашающих автономию человеческой воли, среди хора проповедников, возвещающих евангелие самореализации, истина о предвечном избрании не умолкает. Она звучит с кафедр верных церквей, она блистает на страницах трудов современных богословов, она шепчет в сердцах тех, кто искренне ищет незыблемого основания для своей веры. Не как новая догма, но как древнее свидетельство; не как человеческое измышление, но как Божественное откровение; не как одна из многих возможных интерпретаций, но как сама сердцевина Благой Вести.