Однажды она попыталась объяснить это Лее. Лея была, пожалуй, самой близкой к ней девочкой в классе, что не отменяло гигантской пропасти между ними. Они сидели на скамейке во время перемены, дождь чуть стих, оставив после себя мокрый асфальт, отражающий серое небо.
"Знаешь, Лея," – начала Ева осторожно, подбирая слова. "Мне иногда кажется, что у людей есть… ну, невидимые ниточки. И они все время дергаются за них. И эти ниточки связаны друг с другом, но сами люди этого не видят".
Лея моргнула своими большими карими глазами. "Ниточки? Ты про что, Ева? Как у марионеток?"
"Ну, вроде того," – кивнула Ева, обрадовавшись хоть какому-то пониманию. "Только невидимые. И они не из веревок, а из… из чувств. Или из того, что люди думают на самом деле, а не говорят".
Лицо Леи стало серьезным, на нем появилось то же выражение легкой тревоги, какое Ева видела у взрослых, когда ее расспрашивали. "Но… люди говорят то, что думают, Ева. Зачем им думать другое? Это же глупо. Учительница говорила, что главное – быть честным и следовать правилам. А правил про невидимые ниточки нет".
Ева почувствовала, как внутри все сжалось. Вот она, эта буквальность. Правило. Если правила нет, значит, этого не существует. Если это не укладывается в простую, видимую структуру, оно игнорируется. Или, что хуже, объявляется неправильным, опасным.
"Но они *есть*," – настаивала Ева, почти умоляюще. "Я их *чувствую*. Вот когда Петр толкнул тебя на прошлой неделе? Он смеялся, но под этим смехом был… ну, не просто злость. Что-то другое. Что-то, что заставило его это сделать. И это не было просто 'он такой злой мальчик'."
Лея пожала плечами. "Он просто злой. Учительница его наказала. Все просто". Она отвернулась, уставившись на других детей, которые начали новую игру, завязанную на подсчете шагов. Их движения были механическими, их возгласы – повторяющимися. Ева видела, как "ниточки" – желание быть принятым, страх ошибки, простое следование за лидером – дергали их в одном и том же ритме. Никакой вариации, никакого подтекста. Плоскость.
После этого разговора Лея стала немного избегать Еву. Не откровенно враждебно, просто… осторожно. Как будто Ева могла быть заражена какой-то странной болезнью. И Ева снова осталась одна со своим "шепотом".
Она проводила долгие часы в своей маленькой, темной комнате, глядя на город из окна. Высотные башни корпораций пронзали смог, их окна горели холодным, эффективным светом. Ниже – лабиринт узких улиц, где неон вывесок проливался в лужи, создавая мимолетные, искаженные отражения. Там тоже был "фон". Смесь тоски, усталости, мелких желаний, перемешанных с агрессивным шумом рекламы, проникающей прямо в мозг через уличные громкоговорители и персональные импланты (к счастью, у Евы их не было, ее родители не могли себе позволить "такие излишества").