5. Достаточно указать на прискорбный факт, что мудрость Канта отнюдь не стала достоянием нашей научной культуры; даже в строго теоретической сфере, не говоря уже о блуждающих просторах логической методологии. И всё же во славу протестантской теологии следует признать, что она превзошла все гуманитарные науки проникновением в глубочайший этический смысл учения Канта, тогда как обычно категорический императив не подвергался доказательству его истинности – без которого он остаётся тупым, хоть и блестящим оружием.
Таким образом могло случиться, что история религии получила такое направление, которое было направлено почти в большей степени против философии и её этики, чем против теологии: последняя, впрочем, подвергалась нападкам не только в своей догматике, но в равной степени и в двух своих разделах – библейской экзегетике. И если бы здесь кто-то возразил, что эти две экзегетики ограничены понятием религии, соответствующим двум основным документам, то и это возражение не может помочь истории религии. Ведь это соответствие – не простая вещь, которую можно было бы вычитать и истолковать лишь буквально из этих документов. Уже двойственность этих документов противоречит этому, поскольку их единство отнюдь не дано, а скорее является предполагаемым руководящим понятием, подобно соответствующему ему понятию религии, или же подобно самим двум понятиям религии, которые соответствуют этим двум документам.
Таким образом, в библейской экзегетике понятие религии всегда является дедуктивной проблемой, которая должна быть осмыслена и сформулирована как таковая, если библейская экзегетика должна её, так сказать, индуктивно подтвердить. Уже то, что понятие Бога или даже единственного Бога здесь составляет предпосылку, связывает понятие религии с ними.
6. История религии, напротив, не только не исходит от Бога или богов, но расширяет понятие божественного через расширение психического за пределы всей области природы и человеческого мира. Историю религии можно было бы прямо назвать историей души, ибо вся область веры в душу и суеверий становится здесь областью религии. Фетиш, табу, тотем – все они объединяются с общим верованием в демонов; точно так же жертвоприношение животных и людей оказывается рядом с гимнами и молитвами.
Даже культ нельзя удержать в качестве отличительного критерия. И в нём народы сливаются в общую гармонию: индийцы и китайцы, египтяне и вавилоняне, греки и израильтяне – всех их объединяет в культе тот же понятие религии, которое для истории религии повсюду остаётся нерешённым вопросительным знаком. И не может быть иначе: там, где всё человеческое и всё божественное объединены в понятии всего психического, для понятия религии не остаётся ничего специфического – она растворяется и исчезает в культе душ.