Погубить того, кому я поклялся в верности.
Или приговорить себя самого.
***
Десять листов протокола заполнены моим педантичным почерком, а одиннадцатый я оставляю себе. Я подкладываю его между остальных, и проставляю номер дела уже на двенадцатом. На свой страх и риск, я проворачиваю это каждый раз, делая записи на допросах.
Так у меня образуется бумага для личных заметок.
Я прячу ворованные страницы в небольшой трещине между стеной и умывальником, в своей комнате общежития «Фациес Венена». Огарок свечи, раздобытый в ночь перебоев с электроснабжением, идеально умещается в сливное отверстие раковины. Со спичками и ручкой пришлось проявить больше смекалки: кусочек клейкой ленты удерживает их между решеток радиатора.
Это вынужденные меры. Префект общежития проводит обход каждый вечер, и тщательно изучает каждый дигит в наших комнатах. Свободы у нас не больше, чем у заключенных. Только глупец станет прятать писчие принадлежности у себя под матрасом. Там смотрят в первую очередь.
Лишь после ухода префекта, когда мир погружается в темноту, я приступаю к делу.
Это не исповедь. Не роман, который никогда не будет опубликован. Не сатирические заметки о быте и внутренней кухне «Фациес Венена». Не философский трактат. Юпитер упаси: у меня нет грандиозных идей или каких-то там важных мыслей, что стоило бы донести до потомков. Я не берусь выносить оценку системе, общественному строю или людям вокруг, и уж точно не намерен разглагольствовать о необходимости каких-то там перемен.
Мои записи – praesumptio innocentiaerae, но вовсе не для меня.
Я не стану раскрывать на этих страницах свой гаденький секрет, но считаю важным сообщить, что в него был посвящен господин куратор. Это он не доложил обо мне. Он нарушил правила ради личной выгоды. Он меня покрывал. Это все он, он, он.
Я не ставлю себе цель скомпрометировать значимую персону, и мне, по сути, нет до этого дела, хотя я примерно и представляю, какими будут последствия. Даже жаль, что я не увижу этот колоссальный скандал своими глазами. Если мои записи попадут в чужие руки, мои глаза вообще ничего уже не увидят. Меня казнят. Куратора, возможно, тоже. Мне его не жаль, но я не желаю ему смерти.
Мне нужно другое: чтобы все знали: центурион Креон Прэтор не виноват.
Он понятия не имел, кого допустил в немногочисленный круг своих приближенных; кем на самом деле являлся Ливий Велатус. Креон – одна из жертв моего обмана. Ему нечего предъявить. Он достойный человек с крепкими принципами.