– Довольно, – обрываю я, но слова звучат тускло и невразумительно, едва продираясь через спазм в горле.
– Вы сказали, что я буду услышана, – запальчиво напоминает она. – Так позвольте мне это. Хоть сейчас.
Я теряюсь с ответом и делаю то, чего мне точно не стоило делать, – смотрю на нее сквозь ширму в тот самый момент, когда чувствую на себе ее взгляд. Ее подбородок гордо вздернут, и я наконец-то могу видеть ее глаза и выбившиеся из-под шляпы огненно-рыжие волосы. Меня и раньше завораживал их цвет – не нежный, золотистый, как у многих других обладательниц подобной масти, а насыщенный медный, красный на солнце. Цвет греха. Ее волосы всегда обличали его, вопреки нежным, кротким чертам и смиренно опущенному взгляду.
Сейчас она глядит смело – сквозь кружево ширмы прямо мне в глаза.
– Однажды… – произносят ее губы, – он назвал меня шлюхой. Это разбило мне сердце, ведь я была всего лишь глупой влюбленной дурочкой. Но теперь думаю, он был близок к истине… иначе я тяготилась бы нашей связью. Не грезила бы о ней потом, когда все закончилось, – она глухо смеется. – Я просто рыжая тварь. Я шлюха. Я не раскаиваюсь, а испытываю трепет и вожделение. Я чудовище. Я… не хочу прощения. Мысли о былом вызывают во мне совсем другие желания. Я соскучилась и изголодалась по тому, что испытывала только с ним. Рядом с ним. Я готова осквернить даже священное место, притрагиваясь к себе прямо сейчас, потому что воспоминания об этом доставляют мне куда больше удовольствия, чем мой жених, чем все…
– Хватит, – беспомощно молю я. – Если ты не ищешь искупления, то ради чего ты здесь?
Я снова утираю пот со лба, но теперь тому причиной вовсе не душный, спертый воздух, ставший тяжелым от ее духов и ее присутствия. Мне трудно дышать и хочется с разбегу броситься в холодные воды озера Мичиган, но ни один водоем, ни все льды чертовой Антарктиды не способны остудить этот жар. Он идет изнутри, из ада, разверзнутого ее словами в моей душе. Это пламя не греет, а уничтожает. Пламя ее волос, ее голоса.
Она.
– Я хочу покаяться в другом, – говорит она, и ей, судя по всему, тоже трудно совладать с собой. Я слышу ее шумное, сбивчивое дыхание, такое знакомое. Я слишком хорошо изучил его за годы и так и не смог забыть. Она заставила меня воскресить все в памяти в мельчайших деталях. Невозможно вычеркнуть все ночи, о которых она говорила, – полные порока, когда мы упивались тем, что творили. Она знала правила и была бесшумной, и все же не могла запретить себе дышать.