── Послушай, ну, нельзя же так. Она девочка, ей нужно материнское тепло. Она же твоя дочь! ── пытался достучаться отец.
── Она твоя дочь, ── отрезала мать.
Дальше Катя уже ничего не слышала ── душили слезы, и все тело сковывал страх: неужели я не ее дочь, тогда чья же?
Спросить об этом она не решалась не только мать ── об этом не могло быть и речи, но и отца ── боялась услышать подтверждение своей страшной догадки.
***
Учиться Катя не старалась почти никогда. Вот именно: почти. В самом──самом начале, еще до того падения с велосипеда, когда еще ждала маминого одобрения и похвалы, она из кожи вон лезла, чтобы получить звездочку или солнышко. Их давали вместо отметок. Считалось, что не надо первоклассников травмировать двойками и тройками, не надо создавать в классе ситуацию конкуренции.
Странные эти взрослые! Как будто дети не раскусили с первого же раза, что солнышко ── это отлично, звездочка ── чуть хуже, ну, а тучка, которую, как говорила Анастасия Сергеевна, надо прогнать с неба, ── двойка.
Первый месяц Катя (кстати, Анастасия Сергеевна называла ее Катюшей) старательно таскала домой почти одни солнышки. Даже звездочки попадались редко. Но эти солнышки оказались не в силах осветить лицо мамы улыбкой, столь желанной для совсем еще маленькой девочки.
А потом случилось то падение с велосипеда и окончательная потеря надежды. После этого Катя училась уже просто на автомате. Благо, способности какие-то все же были. Интересно, в кого? Отец, по уверениям матери, совсем никчемный, умом не блещущий. В мать? А разве так бывает, чтобы она передала дочке свой ум, а потом совсем не радовалась его проявлению?
Подруг у Кати не было. Водить к себе домой, где все источало холод, неприкаянность, короче говоря, нелюбовь, ── об этом не могло быть и речи. Ходить к девчонкам, чьи мамы пекли пироги, устраивали своим дочкам пышные дни рождения ── только душу бередить. На нее сначала смотрели с интересом, потом как на какую-то странную, а вскоре просто перестали замечать. Хорошо хоть, без травли обошлось. Буллинг в детской среде никто не отменял, а Катя вполне могла сойти за подходящий объект.
Отец, словно чуя эту опасность, время от времени спрашивал: «Тебя никто не обижает? Ты, если что, сразу мне скажи. Я никому не позволю свою Екатерину Великую…». На этих словах он осекался, вспоминая, что от Екатерины она отреклась, предпочтя ей просто Катю.