Когда я учился во втором классе средней школы [24], у меня родилась сестра, Мунира. К той поре я стал лучше понимать наше положение. Мать никогда не делилась со мной обстоятельствами своей жизни, так же как и дядя Амир. Посторонние тоже ничего мне не говорили, даже в насмешку, если не считать одного раза, но какие-то кусочки просачивались в поле зрения, и я складывал их вместе. Я стал понимать, что с моим отцом связано нечто постыдное и именно поэтому его уход не нужно обсуждать. Я подчинился этому запрету, потому что тоже чувствовал стыд за мать и отца независимо от причины. Меня окружало молчание, и то, что я не должен задавать вопросы об окутанных тайной событиях прошлого, не казалось мне странным. Я долго не мог связать мелочи в цельную картину, потому что был рассеянным, витающим в облаках ребенком, которого интересовали только книги. Никто не объяснил мне, сколько низости в этом мире, и я смотрел на него как идиот, ничего не понимая.
Я продолжал каждый день навещать отца в Муэмбеладу. Сразу же после школы я брал корзинку с едой и ехал к нему на велосипеде, а потом возвращался домой обедать. Теперь я уже не ждал в магазине, пока отец выйдет, а сразу же отправлялся в его комнатушку, поздоровавшись по дороге с женой Хамиса. Отец почти все время проводил дома. Только по утрам он ходил на рынок, чтобы посидеть за прилавком, хотя торговля у него шла плохо: он не зазывал покупателей и норовил пораньше улизнуть обратно к себе. По субботам я привозил ему чистую одежду и постельное белье и менял постель, пока он ел. Если он разрешал. Иногда он просил меня ничего не трогать, и мне приходилось откладывать смену простыней до завтра или до послезавтра. Мои ежедневные посещения были недолгими: обычно я торопился вернуться, чтобы пообедать самому. Я ставил корзинку с едой на маленький столик, который отец держал в чистоте и за которым он читал, или штопал свои прохудившиеся вещи, или просто сидел, сложив руки на коленях и устремив в окно невидящий взгляд. Потом я забирал корзинку с пустой посудой и спрашивал, все ли в порядке и не надо ли ему чего-нибудь. Потом ждал, не зная, будет ли он говорить со мной, и иногда дожидался этого, а иногда нет. Иногда он отвечал: мне ничего не нужно, альхамдулиллах. Тогда я выходил в магазин, прощался с Хамисом, садился на велосипед и ехал домой. И так каждый день.