Вечером того же дня Сэнтаро решил немного расслабиться в привокзальной лапшевне. Заказал себе горячего сакэ, а также тэмпуры и собы[3] на закуску. Втягивая лапшу и посасывая сакэ, он размышлял о том, что случилось за день.
Как только Токуэ-сан ушла, Сэнтаро выбросил ее «угощение» в мусорный бак. Хотя и не без укола совести, он все-таки убедил себя: лучше со всем этим не связываться. Но каждый раз, когда он выбрасывал что-нибудь еще, взгляд его так и цеплялся за утопающий в мусоре пластиковый контейнер.
Наконец он не выдержал – и выудил чертов гостинец из мусора обратно на свет. Ладно, сказал он себе, попробую разок. Из уважения к ее сединам. И, попробовав, немало удивился.
Этот цубуан отличался от того, что покупал он, как небо и земля. Глубокий, проникающий аромат. Густой, долгоиграющий вкус…
– Пятьдесят лет! – пробормотал Сэнтаро в чашечку с сакэ, в который раз пытаясь понять, что же именно его так поразило. – Дольше, чем я на свете живу!
Его взгляд заскользил по дощечкам с названиями блюд на стене. Каждую из дощечек хозяин лапшевни расписывал кистью вручную. Как всегда, при взгляде на этот убористый почерк Сэнтаро вспоминал свою мать.
– А ведь эта бабуля, считай, ее ровесница… – невольно добавил он, вспоминая картинку из детства – низенький письменный стол и склоненную спину матери, искусно выводящей иероглифы очередного письма.
Обычно на этом видении он одергивал себя – и переключался на мысли о чем-нибудь другом. Все равно его матушки давно уже нет в живых, да и с отцом он не встречался лет десять. Но сегодня проклятые воспоминания исчезать не хотели. Перед глазами вновь и вновь проплывал образ матери, учившей его читать и писать.
– Дьявол… – вырвалось с сивушным привкусом изо рта.
Никогда не знаешь, куда жизнь заведет, вздохнул Сэнтаро. В детстве он мечтал стать писателем. А что в итоге? Когда вышел из-за решетки, мама была уже на том свете. И вот уже несколько лет он занимается тем, чего когда-то и представить себе не мог: с утра до вечера, танцуя перед грилем, жарит чертовы дораяки.
Он подлил в чашечку еще сакэ, выпил залпом до дна. Словно пытаясь растворить горечь, окутавшую язык.