Зловещий Сосед (Углубленная Сцена):
Появление: Они стояли посреди зала, оглушенные видом и запахом, когда Ксюша почувствовала изменение. Воздух сдвинулся. Температура упала еще на несколько градусов. Запах гнили усилился, смешавшись с ароматом сырой земли и старого, немытого тела. И тогда в дверном проеме в прихожую материализовалась фигура. Не вошла – возникла из тени. Старик. Невероятно худой, сгорбленный почти вдвое, так что его рост был неестественным. Он опирался не на палку, а на толстый, корявый сук, верхушка которого была заточена в острый шип. Одежда – грязная, выцветшая до неопределенного серо-бурого цвета – висела на иссохшем теле, как на вешалке. Лицо… Лицо было цвета заплесневелой глины, покрыто глубокими, как овраги, морщинами. Но страшнее всего были глаза. Маленькие, глубоко запавшие в орбитах, но не мутные, а невероятно острые, пронзительные. Как у хищной птицы, высматривающей добычу. Они светились в полутьме тусклым, желтоватым огоньком – не отражением света, а собственным жутким свечением. И эти глаза были прикованы сначала к Ксюше, сканируя ее с ног до головы, потом медленно, очень медленно, скользнули к окну, за которым виднелся склеп Морозовых. Он не дышал. Не шевелился. Просто стоял. Наблюдал. Пахло от него сырой землей, старым потом, мочой и… чем-то кислым, как гной из незаживающей раны.
Диалог (Детализация): Старик (голос): Звук был не скрежетом. Это был шелест сухих листьев по камню, смешанный с бульканьем жидкости в гниющем горле. «Чужие…» – прошипел он. Звук заполнил зал, обтекая предметы. – «Зачем пришли? Здесь не жилье. Здесь покойники спят. Или… не спят.» Его взгляд снова вернулся к Ксюше, задержался на ее животе (она инстинктивно прикрыла его рукой), потом снова к склепу. Желтые глазки сузились. Максим: «Здравствуйте,» – выдавил он, стараясь говорить вежливо, но голос дрогнул. Он инстинктивно прикрыл Ксюшу собой, почувствовав, как она дрожит. – «Мы… мы новые владельцы. Будем тут жить. Я Максим. Это Ксюша.» Старик: «Владельцы?» – Повторил он. Его тонкие, бескровные губы растянулись в подобии улыбки, обнажив редкие, желто-коричневые, острые, как у грызуна, зубы. Из горла вырвался хриплый, беззвучный звук – не смех, а предсмертный хрип. – «Никто тут не владеет. Дом сам владеет. И теми, кто внутри.» Он медленно поднял костлявую, дрожащую руку с длинным, грязным, скрюченным ногтем и указал им не просто на склеп, а точно на его зарешеченное окно. – «Морозовы…» – он выдохнул имя так, словно оно было ядовитым, и сплюнул черную слюну на пол. – «Они детей своих не отпустили. И смотрителя своего не отпустили. И вас…» – он повернул голову обратно, и его взгляд впился прямо в Ксюшу, – «…не отпустят. Они ждут замены. Вечно ждут.» Ксюша: Слова «замены» ударили ее, как ножом. Они отозвались эхом в ее ночных кошмарах, в ощущении паралича, когда что-то чужое приближалось к кровати, шепча именно это слово. Ее охватила дрожь, ноги подкосились. «Ка… какая замена?» – прошептала она, едва слышно, голос сорвался. – «Что вы имеете в виду? Кто… кто ждет?» Старик: Он смотрел на нее. В его взгляде было невыносимое сочетание – жалкое сочувствие и леденящий ужас, как будто он видел ее будущий труп. «Мать им нужна…» – проскрежетал он, глядя прямо на Ксюшу. Потом его взгляд, полный презрения и жалости, переместился на Максима. – «…да смотритель новый. Чтобы привязать к месту. Чтобы страдать вместо них. Кормить их своей болью. Своим страхом. Своей… жизнью.» Он сделал пауку. Тишина в доме стала абсолютной. Даже их дыхание замерло. Пыль, казалось, перестала кружить в лучах света. «Бегите…» – прошипел он, и в его голосе прозвучала отчаянная, искренняя мольба. – «Пока двери открыты. Пока ночь не пришла. Пока Он не проснулся.» Он повернулся, чтобы уйти в темноту прихожей. Его движение было неестественно плавным, скользящим, как будто он не шел, а плыл по воздуху. Максим: «Слушайте!» – голос Максима прозвучал резко, переходя на крик. Его страх вылился в ярость. – «Хватит нести чушь! Какие страдания? Какая замена? Это просто старый дом! И старое кладбище! Не пугайте людей своими бреднями!» Старик: Он остановился. Не оборачиваясь. Его сгорбленная фигура сливалась с тенями прихожей, становясь почти невидимой. «Сергей Морозов…» – проскрежетал он так тихо, что слова едва долетели, как паутина, – «…тоже не верил.» Пауза. Тяжелая, как надгробная плита, легла на грудь. «Теперь он сторожит. Вечно сторожит. В темноте. В боли. Ждет замены. Как и вы будете ждать.»