– На этот раз я тебя прощаю, Элли, но если повторится что-нибудь такое…
К стыду своему, мать сознавала, что говорит эту фразу только для того, чтобы отступить с честью и без всякой надежды испугать девочку вечно только обещаемым наказанием.
Со своей стороны, отец несколько дней к ряду делал вид, что занимается воспитанием Элли. Так за столом он по несколько раз обращался к дочери с просьбой передать корзинку с хлебом и вежливо благодарил за услугу. Впрочем, это продолжалось недолго; он скоро забыл о воспитании, и все пошло по-старому. Только Элли стала еще серьезнее и замкнутее в себе, чем прежде. Она перестала уклоняться от обеда за общим столом, но в то же время перестала играть и даже никогда не бывала весела. У неё как-то пропала охота забавляться чем бы то ни было, а в тех редких случаях, когда детская натура брала своё и она чем-нибудь увлекалась, она тотчас же пугалась своего увлечения, как чего-то, что должно повлечь за собой несчастье, и подавляла в себе порыв.
В саду и на дворе она уже совсем не оставалась. Всякий раз, когда она выходила гулять, она шла через задний двор, часто оглядывалась, видимо стараясь остаться незамеченной, и затем надолго исчезала куда-то за избой, в которой хранились рыболовные сети. Из любопытства, мать проследила однажды за нею и стала смотреть из-за избы. Она увидела, как Элли столкнула в воду лодку, села в корме и вооружилась веслом. Пасторша подумала, что девочка хочет выплыть на озеро. Но оказалось, что она только играла веслом, поводя им в воде и от времени до времени высоко всплескивая воду кверху. При этом лицо её оживлялось, глаза сверкали, и она весело улыбалась красивыми брызгами, сверкавшим на солнце и с плеском падавшим в воду. Потом, когда поверхность воды снова становилась гладкой, она повторяла движение и смеялась прежним, детским смехом, которого мать давно уже не слыхала от неё, о котором не раз тосковала, как о минувшем счастии.
Мать тихонько удалилась от избы и, когда возвращалась через двор, по щекам её катились слезы. Ей хотелось приласкать и утешить свою девочку, и взять её на руки, как бывало прежде, когда она была совсем маленькая… Но… но, может быть, с её стороны это было опять проявление непосредственной слабости? Может быть, в дочери опять высказывается лишь мятежная, нелюдимая натура, не похожая на характер других девушек? И хорошо ли она делает, что потакает дочери?..