Сталкивается Филимон с черноволосой девочкой-девушкой в школьном буфете-ристалище. С горками винегрета и резиновыми пятикопеечными пирожками с повидлом, которые аппетитно вязнут на блестящих жадных зубах. Намагниченными глазами смотрят друг на друга, заново узнавая, прижатые друг к другу воющей голодной толпой. И не в силах оторваться, но растаскиваются нетерпеливыми сверстниками. Робок, застенчив Филимон. Неужели он может понравиться этой божественной девочке? Да нет, тут какая-то ошибка! И пропущен важный, отчаянно важный момент!.. А девочка не робка, но не может же, в конце концов, первой броситься на шею. Это неприлично. Пылают щёки от такого предположения и потеют ладони. «Ну дурак! Ну действительно, какой же дурак!» Возможно, и дожили бы до глубокой старости, и не было бы ненужной возни и блужданий… Но, по правде говоря, вряд ли. Романтично, конечно. Привлекательно. Даже гениально по-своему, но, к сожалению, одни пустые фантазии. Ну а вдруг? Никаких вдруг! Просто меняют родители девочки квартиру. То ли разводятся, то ли съезжаются с престарелыми родственниками. Кто их разберёт? У них вечно что-нибудь. Но Филимон долго не грустит, другие ничуть не хуже, а есть даже лучше. Ну, право, дурачок! Это же надо! Да и девочке нравятся другие. И крепче, и выше, и красивее, а главное – храбрее. Не такие нерешительные нюни. Единственно, успела расспросить у подружек про него, а те всё всегда знают и примечают: «А ты ведь влю-би-лась!» И уже краснеют почему-то уши, но гордо так, с вызовом: «Ну, влюбилась. А вам что, завидно?» Конечно, завидно, очень завидно, что прямо заплакать хочется. Так единственно, что узнала и что внутрь свалилось со стуком в самые закоулки, так это имя. Странное довольно-таки и немного смешное. Филимон. Действительно, специально и не придумаешь, даже если захочешь. Изредка, потом, когда вдруг тоска навалится: ведь жизнь прошла… Ну, не совсем ещё прошла, а проходит потихонечку. И ничего такого настоящего-то ведь и не было. И закричать хочется: «Загубили-и!» Вдруг вспомнится этакий школьный призрак. И то не сам, а имя. Чудное. И вызовет какое-то щемящее чувство и улыбку сожаления, направленную только самой себе…
А Филимон-то как страдал от своего имени! Ну, за это спасибо родителям надо сказать, а точнее отцу. У них исстари заведено в роду сына в честь деда называть. Так что все деды через одного Филимоны. Сохранился у него портрет прапрадеда. Тоже Филимона. Серьёзный довольно-таки старик. С голубыми слезящимися глазами. Лысый. Но вида всё равно очень твёрдого и решительного, несмотря на возраст. Филимон иногда доставал из-за шкафа его портрет, стирал пыль, разглядывал, воображал чужую прошлую, давным-давно ушедшую жизнь, но связанную с ним через век странным образом, родством. И набирался определённой душевной крепости от общения с предком. Уж больно тот был спокоен и уверен. Может быть, знал что-то важное? Филимон подмигивал ему заговорщицки и снова прятал за шкаф.