Он лежал на продавленном диване в хрущёвской кухне, курил и смотрел, как медленно тает апрельский снег за облупленным окном. В пепельнице дымилась сигарета, в которой было больше тлена, чем никотина. Её шёлковое платье всё ещё висело на стуле, как память о той весне, которая однажды уже приходила – с надеждой, с лёгким безумием, с запахом кофе и фальшивых роз.
– Забавно, – сказал он в пустоту. – Ты ведь задушила её не из злости. Просто от скуки.
На стене висел старый календарь, на апреле. Почему-то он не хотел его переворачивать. Будто боялся, что в мае уже ничего не будет. Ни голоса с неба, ни теней на потолке от ночных фар. Ни её. Только шум телевизора и шаги соседа снизу, которые неслись в голову, как пули. Он даже однажды представил, что это его убивает. И ему это понравилось.
– Я умер, – сказал он однажды себе во сне. – Но проснулся живым. Всё по фен-шую.
Она ушла тихо, как все ангелы с привычкой курить дешёвые сигареты. Латала его душу вырезками из газет, которые пахли вчерашними жизнями. А он смотрел, как она исчезает сквозь осенние щели, даже если был апрель. Она знала, как склеивать, но не умела держать. Всё скользило сквозь её пальцы – и любовь, и слёзы, и песни.
Он помнил, как её душа однажды взмыла в небо, звеня монетой. Красиво. Жалко, что разбилась.
– Умирать, как и жить, – произнёс он в полголоса, – здесь не ново.
На кухне стоял забытый кактус. Он тоже когда-то цвёл. Тогда они пили вино из жестяных кружек, читали Кастанеду и спорили, есть ли у счастья имя. Он сказал – да. Её имя. Она рассмеялась.
Теперь он писал ей письма на оборотах старых квитанций и сжигал их в раковине. Пепел оседал на ладонях.
Песня, которую она оставила, жила. Иногда он слышал её сквозь тишину, между гулом города и стуком в трубы. Она касалась его пальцев, как перо. А потом умирала. Беззлобно. Со скуки.
Vis-à-vis, mon amour. Он всё ещё говорил с ней. Даже если её давно не было.
Санки? Да они уже давно не санки, а просто кусок дров с поломанными лыжами, валяются у подъезда, как мы – на полке жизни. Панки же не парятся, жгли костёр из флагов, рамок и, честно, из всего, что горит и дымит, чтобы хоть немного тепла было в этой осенней хрени.
Осень – это такая тёплая ванна из грязи, дождя и блох, которые, кажется, устроили вечеринку на бабках в парке. Мы с тобой – герои этой осени, с перепачканными куртками и разбитыми планами.