– Тогда скажи, – сказал он, – что это не страх.
– Это ярость. – Её голос дрожал. – Это то, что не даёт мне умереть.
И тогда он поцеловал её. Без предупреждения. Без разрешения. Не как завоевание – как взрыв. Она ответила, потому что не могла не ответить. Потому что вся боль, вся сила, весь этот мрак внутри требовали выхода.
Они не говорили. Потому что любое слово разрушило бы этот шаткий момент.
Ночь приняла их в молчаливом сговоре. До рассвета оставалось слишком много времени – и слишком мало шагов между ненавистью и близостью.
Она не знала, когда уснула. Только то, как проснулась – от едва уловимого шороха. Простыня была смята, влажна. Сердце стучало в висках. Лирхт сидел у края постели, спиной к ней, в брюках, но без рубашки. Татуировка – нет, клеймо – на его шее была отчётливо видна. Тонкие линии, огонь, обвитый черепом. Символ Альвескардов.
Она села резко, как от удара. Её дыхание участилось, а во рту пересохло. Кровь на простыне – её кровь – багровым пятном говорила то, что она до конца не осознала: она была девственницей. Была. До этой ночи. До него.
Он повернулся. Его взгляд был спокойным. Слишком спокойным.
– Ты хоть понимаешь, с кем ты провела эту ночь?
– Нет, – прошипела она. – Нет, чёрт тебя побери, я не знала!
Она натянула одеяло, чувствуя себя обнажённой до костей. В буквальном и переносном смысле.
– Ты знал, что это значит. Ты… – голос дрогнул. – Ты знал, кем я была. И кем я теперь быть не смогу.
Он встал, не приближаясь. Затем коротко бросил, почти отчуждённо:
– Не делай из этого фарс. Ты сделала выбор.
– Я сделала выбор не зная, кем ты был, – прошептала она, – а теперь ты даже не скажешь мне, зачем.
Он подошёл к столу, взял с него простыню, аккуратно свернул – и, не сказав ни слова, вышел.
В зале штаба, где по утрам собирался совет, всё было готово к встрече. Свет от факелов отражался в полированных металлических чашах и картах. Шион, стоявшая у гобелена с гербом дома Бернсайд, повернулась к шагам.
Лирхт бросил на стол свёрток. Простыня развернулась, обнажая пятно крови на белом.
– Ты хотела доказательств, – сказал он. – Вот твоё.
Шион не дрогнула. Но взгляд её стал обжигающе ледяным.
За окном штаба мелькнули силуэты. Паулин, проходившая по коридору, замерла, уловив знакомые оттенки зелени и серебра на одеждах – цвета Бернсайд. Сердце застучало громче, в ушах зазвенело. Она резко метнулась к дверям штаба, не давая себе времени на раздумья.