– Проходи, только в драки не лезь. У нас своих ублюдков хватает.
Вальграф встретил меня равнодушием. Каменные мостовые были кривыми, дома – облезлыми, с выбитыми стеклами и заколоченными дверьми. С крыши капала грязная вода, в переулках пылали костры, вокруг которых толпились оборванцы. Когда я проходил мимо рынка, крики торговцев глохли. Люди оборачивались. Дети прижимались к матерям и начинали плакать. Кто-то бросил мне под ноги тухлую рыбу с издевательским выражением на лице:
– На, поешь, если ты хоть еще что-то жрешь, тварь.
Я не остановился. Даже не взглянул на обидчика. Но внутри все закипало. Я чувствовал, как метка на груди отзывается, словно проверяя мое терпение. Внутри бушевала злость – не от обиды, нет. Я бы с радостью расправился с каждым, кто смотрел на меня с отвращением, кто осмелился бросить слово или камень. Но клеймо не позволяло. Они были невинны. Формально. Не убивали, не пытали, не причиняли зла. И от этого было еще противнее. Эти жалкие, злые, поломанные люди – не тянули на звание «безгрешных». Но не мне было судить об этом.
Я свернул с главной улицы в сторону, где среди мрачных хибар возвышалось двухэтажное здание с потускневшей вывеской в виде кружки, из которой валил вырезанный дым. Табличка «Сломанная подкова» качалась на цепи, скрипя, будто предупреждая о моем приближении. Дверь была открыта – редкость для здешних мест. Я вошел, пригнувшись, чтобы не зацепить косяк. Внутри пахло кислым пивом, дымом и страхом, тщательно скрытым под бравадой.
Несколько голов обернулись – и тут же отвернулись. Только пьяница у стойки, рыжий и заросший, уставился на меня мутным взглядом. Он наклонился к сидевшему рядом, что-то прошептал – тот посмотрел мельком и криво усмехнулся.
Я проигнорировал. Прошел к стойке, за которой, вытирая кружку, стоял старый трактирщик с глазами, полными подозрения. Его губы сжались в тонкую линию, когда он увидел мое лицо.
– Что подаете? – спросил я, усаживаясь на скамью.
– Пиво и каша. Мясо не сегодня, – он говорил, не глядя на меня. – Постель есть. Одна. Над конюшней. Не мягко.
– Мне и жестко сойдет.
Он кивнул и ушел. Я остался на месте. За дальним столом бросали кости двое крестьян. Один – молодой, с иссеченными руками – раз за разом косился на меня. Другой, постарше, жевал хлеб, не переставая держать ладонь на рукояти ножа.