Купец ушел, оставив мешочек с золотыми монетами. Сквозь звон звучал голос травника: «Ты еще не мертв, а значит, не все потеряно». Я сжал мешочек, ощущая тяжесть. До полуночи было время, и я решил перекусить.
Я поднял руку, чтобы подозвать трактирщика, но метка на груди тут же заныла – липко, тревожно. Я замер. По залу тянуло дымом, вином и потом. Люди гудели – кто-то бросал кости, кто-то спорил о ценах на зерно. В дальнем углу, в полутени, здоровяк в кожаной куртке тряс за ворот худого мальчишку.
Это был Стеклодув. Пьяница и трус. Его лавка давно закрыта, от стеклянных работ остались лишь осколки. Сейчас он держал подмастерья, лет десяти, за шею и тряс так, что у того подгибались ноги.
– Ты что творишь, ублюдок? – мой голос резанул зал, как нож.
Несколько человек обернулись. Кто-то отвел взгляд, кто-то уставился с интересом.
Стеклодув замер, медленно обернулся. Глаза – мутные, налитые кровью. Щетина слиплась от пота. Изо рта несло перегаром.
– Пшел прочь, демонюга, – прорычал он. – Мои дела, мое ремесло! Хер ли лезешь?
– Ты трясешь его, как тряпку. Это не ремесло – это садизм.
Он усмехнулся, отпустил мальчика и шагнул ко мне, пошатываясь. Его кулаки сжались.
– Думаешь, метка дает тебе право учить других? Кто ты мне, а?
– Я – тот, кто не дает взрослым скотам лупить детей, – шагнул я, глядя прямо в его лицо. – А ты – ничтожество, променявшее ремесло на бутылку.
Он побледнел. Потянулся за ножом, но мой взгляд дал понять – не успеет. Он оглянулся. Зал молчал. Никто не встал на его защиту. Сплюнув, он вышел.
Я опустился на корточки перед мальчиком. Тот дрожал, прижимая к груди тряпицу. Внутри поблескивал крошечный стеклянный амулет – с трещиной, но целый.
– Все в порядке, – сказал я. – Он больше не тронет тебя.
Он всхлипнул, лицо в ссадинах, по щекам дорожки слез.
– П-пожалуйста… не бей меня… я… больше не буду мешать…
Эти слова вонзились, как гвозди. Я выпрямился.
– Я не твой враг. Если он снова поднимет на тебя руку – скажи мне.
Он кивнул, сжав амулет.
Трактирщик подошел ближе, раздраженный:
– У нас тут люди едят. Ты мне гостей распугаешь.
Я повернулся, не скрывая презрения:
– Если твои гости приходят смотреть, как бьют детей – мне плевать. Пусть жрут в другом месте.
Он поджал губы и отошел.
Я вернулся за стол. Руки дрожали. Заказал завтрак – хлеб с хрустящей корочкой, тушеное мясо, пахнущее луком и перцем, и эль – горький, но крепкий. С каждым куском я возвращался в себя. Травник как-то накормил меня таким же хлебом, когда у меня не было даже медяка. Просто поставил миску и сказал: «Сначала ты ешь. Потом – решай, куда идти».